Еще в Тунисе жила редкостная старушка — мадам Бюрне, наша соотечественница. После революции 1905 года в России, отсидев немного в Бутырках за принадлежность к партии эсеров и участие в демонстрациях, она молоденькой девушкой эмигрировала от греха подальше во Францию и там вышла замуж за ученика Пастера биолога Бюрне. Они с мужем общались с Мечниковым. Бюрне после стажировки у Пастера работал постоянно в Тунисе и пользовался там большим уважением. Даже улица, на которой стоит их дом, названа его именем. Бюрне давно умер, и мадам Бюрне жила одна в большом запущенном доме, где еще сохранились остатки былой роскоши. Она получала от тунисского правительства пенсию за мужа.
К моменту нашего знакомства мадам Бюрне почти забыла русский язык. Понимать — понимала, но говорить уже не могла. В памяти ее осталось несколько стихотворений, и иногда она неожиданно в наш разговор, который велся на французском языке, вставляла отдельные русские слова. К тому, что происходит на далекой родине, она испытывала большой интерес и как бы открывала ее через нас заново. Мы были первыми гражданами СССР, которые проявили к ней внимание и участие. Больше всего мадам Бюрне интересовалась полетом Гагарина и другими полетами в космос. Эти события никак не укладывались в ее понимание России. Слишком велика была дистанция между той Россией, которую она оставила в начале века, и Россией — покорительницей космоса.
После нескольких наших встреч мадам Бюрне неожиданно заговорила о возможности поездки в СССР вместе со своими тунисскими друзьями. Мы с женой всячески поддерживали эту идею. Однажды мадам Бюрне вдруг спросила:
— Правду говорят, что вы в центре Москвы поставили большой памятник этому… — тут она замешкалась, ища подходящее, по ее мнению, русское слово, — шалопаю?
— О ком идет речь? Какому шалопаю?
— Да этому же — Маяковскому… Я ведь с ним сидела вместе в Бутырках, в соседних камерах. — И она даже назвала номера камер.
«Вот те на, — подумал я. — Кому шалопай, а кому и «лучший и талантливейший поэт нашей советской эпохи». Завязался разговор о Маяковском. Пришлось доказывать, что это серьезный и большой поэт.
Кстати говоря, однажды тема Маяковского возникла в совершенно другом варианте. Дружили мы в Тунисе с семьей французского специалиста по вопросам образования, в прошлом участника движения Сопротивления и узника Бухенвальда. Однажды, будучи у него дома, я увидел на книжной полке собрание избранных сочинений Маяковского на французском языке. Наш друг знал и русскую, и советскую литературу и очень интересно рассказывал о восприятии Маяковского во Франции. Собрание сочинений было, кажется, в восьми томах. Составителем и переводчиком была Эльза Триоле. До встречи с моим французским другом я не представлял себе, что Маяковского вообще можно переводить на какие-либо иностранные языки. В одном из томов я нашел «Стихи о советском паспорте» и поразился точности и выразительности перевода. Восторг мой был столь искренним и бурным, что француз тут же подарил мне этот томик.
На этот раз я вновь поразился тому, что человек готов подарить отдельный том из собрания сочинений и тем самым разрознить собрание. Думаю, что этот поступок удивил бы и других моих соотечественников — яростных собирателей полных собраний сочинений. Но так или иначе, томик этот оказался подарком на всю жизнь и стоит в моем книжном шкафу на почетном месте, всегда под рукой. Время от времени я подхожу к шкафу, беру эту книгу, открываю наугад страницу, наслаждаюсь прекрасными переводами и вспоминаю тунисских друзей.
Возвращаясь к мадам Бюрне, скажу, что года четыре спустя после нашего отъезда из Туниса совсем уже в преклонном возрасте Лидия Бюрне не только посетила свою родину, но и издала книгу с описанием этого путешествия. Книгу эту я не имел возможности прочитать, но во время одной из поездок в Африку наш общий тунисский знакомый подарил мне фотоклише нескольких страниц из нее, на которых рассказывается история нашего знакомства. «Мой дом, — повествует автор, — находился в районе, где были расположены иностранные посольства, и из окон дома был виден красный флаг на крыше посольства СССР. Иногда я встречала в городе русских, слышала родную речь, но никогда не решалась вступить в разговор». Далее мадам Бюрне описывает встречу с нами в доме нашего общего знакомого, подробно перечисляет темы, вокруг которых велся разговор, и расточает несколько неумеренные комплименты в адрес нашей семьи. «Это была моя первая встреча с новой Россией и с великодушием людей, которые ее представляют за границей», — заключает свой рассказ мадам Бюрне, сообщая, что именно это пробудило в ней желание вновь увидеть страну детства, «страну, которая всегда жила в моем сердце».
Все эти приятные люди: и Хеди Тюрки, и мадам Бюрне, и француз—участник движения Сопротивления, и некоторые другие — конечно, вызывали у меня и профессиональный интерес. Нормальный разведчик не может уже просто общаться с иностранцами и не думать о своей профессиональной принадлежности. В ходе любого общения он обязательно должен что-нибудь узнать полезное для своей работы. Тут и особенности быта и нравов населения, которые надо учитывать в повседневной деятельности, и элементы внутренней и внешней политики, и реакция населения на международные события и на решения собственного правительства.
В доме Хеди Тюрки, например, собирались интересные люди — члены дипкорпуса, солидные чиновники государственных учреждений. Здесь можно было и завести полезное знакомство, и даже развить его, а далее уже вести нормальную разведывательную работу.
У мадам Бюрне я попутно выяснял, все ли работы ее покойного мужа по микробиологии были опубликованы, и если нет, то, может быть, их целесообразно изучить и, возможно, опубликовать в Советском Союзе. Как выяснилось в дальнейшем, этот мой интерес был вполне оправдан.
Друг-француз вообще обладал обширными связями в иностранной колонии Туниса и к тому же отрицательно относился к нарастающей активности американцев в этой стране. Понятно, что эти его настроения я учитывал и многое получил от этого человека в информационном плане.
Весь период нашего пребывания в Тунисе пришелся на правление президента Бургибы, который сконцентрировал в своих руках всю власть и пользовался непререкаемым авторитетом. Хабиб Бургиба действительно был национальным героем, приведшим Тунис к независимости и создавшим государство с высоким уровнем образования. Он гибко маневрировал в отношениях с великими державами, стараясь от всех получить как можно больше выгод для Туниса. Однако к моменту моего знакомства со страной Бургиба уже начал дряхлеть, и у него довольно быстро прогрессировала мания величия. На его примере воочию можно было убедиться (а мы с этим неоднократно сталкивались и в собственной стране), что ничей авторитет не бывает вечным и для руководителя страны очень важно вовремя уйти со сцены, чтобы не стать посмешищем.
