Впервые следователь не был в состоянии меня понять:
— Как это не писать «признаю себя виновным»? Ведь вы сами признали, что возглавляли ваше движение, что отвечали за его деятельность, что часто ездили по городам Польши и призывали еврейскую молодежь вступить в организацию. А что я написал? То, что вы сказали. Так с какой стати вносить изменения и переписывать все заново?
— Гражданин следователь, — пытался я ему втолковать, — у меня нет никаких претензий к содержанию протокола. Я говорил, что возглавлял Бейтар в Польше и готов теперь сказать то же самое. Но я не могу подписаться под словами «признаю себя виновным». Мне ясно, что вы считаете это ужасной виной, но я в этом никакой вины не вижу. Напротив, я считаю, что выполнял свой долг, в этом был смысл моей жизни, и я попытаюсь все это объяснить на суде.
Следователь снова не понял. Судя по его поведению, он не притворялся и действительно не был в состоянии переварить мою новую «талмудическую» причуду.
«Я признаю себя виновным в том, что был…» — это обычная формулировка заключительного протокола; с какой же стати я требую изменений?
— Скажите, — беззлобно спросил следователь, — вы были председателем Бейтара в Польше или не были?
— Был.
— Что же вы теперь мне голову морочите? Был — значит, виновен!
— Нет, гражданин следователь, не виновен. И в этом вся разница между нами. Вы считаете преступлением мою деятельность в качестве сиониста, бейтаровца, а я считаю, что служил своему народу. Я понимаю, что суд будет судить меня по советским законам и, возможно, с моим мнением не посчитается. Но вы хотите, чтобы я сам написал «признаю себя виновным». Этого я сделать не могу, так как я не считаю себя виновным.
Следователь начал сердиться:
— Ну и не подписывайте! Думаете, нужна мне ваша подпись? Я могу передать протокол прокурору и без вашей подписи.
Я промолчал.
Следователь изменил тон:
— Но я всегда так формулирую протокол. Почему вы не подписываете? Ведь я написал, то, что вы мне говорили, почему же вы не подписываете?
Я повторил свои аргументы.
Он стоял на своем.
Напрасно искал я в своем скудном словаре другие слова, чтобы понятнее объяснить сказанное.
Тогда он начал угрожать.
Я весь внутренне сжался. «Это испытание, — сказал я себе. — Возможно, решающее испытание. Если не настою на своем, не будет смысла в моей жизни. «Я признаю себя виновным в том, что был руководителем Бейтара»? — Нет, ни в коем случае. Пусть делает что хочет, я не подпишу. Боже, не оставляй меня…».
Молитва вырвалась из сердца, но я не почувствовал, что и губы нашептывают слова.
— Что вы сказали? — крикнул следователь.
— Ничего не сказал, гражданин следователь.
— Как это не сказал? Вы что, в лицо врать мне надумали? Я ясно слышал, что вы говорили!
— Я ничего не сказал; просто разговаривал сам с собой.
Следователь громко рассмеялся.
— Посмотрите на него! — смеялся следователь. — Он уже сам с собой разговаривает. Юрист разговаривает сам с собой — видали? Не говорите сами с собой, — обратился он ко мне. — Лучше послушайте, что я вам скажу. А я вам скажу, что вы должны подписать протокол. Иначе будет плохо.
Смех следователя меня глубоко задел, но я не реагировал. Я был даже доволен улучшением атмосферы.
— Гражданин следователь, — сказал я, — прошу понять, что я не могу подписаться под словом «виновен». Ведь в конце концов я прошу только изменить два слова в тексте. Для меня это очень важно, но какое это имеет значение для следователя? Ведь в любом случае материал будет передан в суд и судьи установят, виновен я или нет.
— Вы меня не учите, что важно и что не важно для следствия. Я снова советую вам по-хорошему: подпишите, и идите себе в камеру.
— Не могу, гражданин следователь, и думаю, что, подписав, я многое потерял бы и в ваших глазах. Ведь вы тоже идеалист…
— Я не «идеалист», — издевательски прервал меня следователь. — Я коммунист, и для меня главным является исторический материализм.
— Нет, нет, — поторопился я устранить недоразумение, — я имел в виду не философскую проблему материализма и идеализма, а хотел сказать, что вам несомненно близко понятие идеала, большой цели. За свои идеалы вы ведь и жизнь готовы отдать…
— Конечно, если потребуется, я готов в любую минуту отдать жизнь за победу революции, за советскую родину.
— Я тоже готов.
— На что вы готовы?
— Отдать жизнь за свои идеалы.
— Какие у вас идеалы? Кукольная комедия — это идеал? За то, что вы называете идеалом, не стоит даже волос отдать, не то что жизнь. Да и кому нужна ваша жизнь? Вы человек молодой, образованный. Вы говорили, что хотите служить своему народу. До сих пор вы не народу служили, а его врагам, врагам всего человечества. Вы совершили очень серьезные преступления, и не знаю, что решит суд, но, если будете вести себя хорошо, вам, возможно, будет предоставлена возможность когда-либо действительно служить своему народу. Разумеется, сначала придется пройти период воспитания и перевоспитания.
— Если Бог мне поможет, — сказал я как бы самому себе, — может быть, и в самом деле смогу еще оказаться полезным своему народу.
— Бог? Вы верите в бога?
Без задних мыслей я вызвал перемену темы.
— Да, разумеется, я верю в Бога.
— Вижу, что и в этой области потребуется перевоспитание. Но должен сказать, что от вас, Менахем Вольфович, я такой глупости не ожидал. Вы человек образованный, как же вы можете верить в бога?
— Я знаю ученых, профессоров, которые верят в Бога.
— Глупости! Ученый в бога не может верить! Те, кого вы имеете в виду, только говорят о своей вере. Они наемники буржуазии. Кстати, вы можете объяснить мне, почему вы верите в бога?
— Это очень трудно объяснить, вера не поддается словесному, умственному объяснению.
— То-то же, вера в бога противоречит человеческому уму. Но почему вы верите?
— Вера не противоречит уму. Человек своим умом понимает, что некоторые вещи разуму недоступны, и поэтому он начинает верить в высшую силу.
— Есть вещи, недоступные разуму? Нет таких вещей. Наука может ответить на любой вопрос.
— Во всяком случае, наука не в состоянии решить проблему жизни и смерти.
— Кто рассказал вам эти сказки? Биология объясняет все, что относится к жизни и смерти.
— Я имел в виду не жизненные процессы, а загадку жизни. Не биологическое развитие, а так называемую первичную причину, которую наука не в состоянии объяснить. Наука достигла многого, но она не в состоянии вернуть жизнь мертвой мухе.
— Что вы говорите? Нет вещи, которую наука не могла бы объяснить? Это вопрос времени и развития науки. Двести лет назад человек знал меньше, чем он знал сто, лет назад. А мы знаем намного больше того, что люди знали сто лет назад. Наука развивается. И в один прекрасный день не останется ничего загадочного. Я верю в науку и поэтому не верю в существование бога. Вы говорили о загадке жизни, а известно вам, что в Советском Союзе медицина сумела уже вернуть к жизни умерших людей?
