Поездка по Нилу удалась как нельзя лучше. Бокль мало читал, ничего не писал, кроме писем, собирал коллекцию всяких редкостей, наслаждался оригинальными видами. Он поправился быстро, заметно. «Я чувствую себя так хорошо, – писал он своим друзьям в Англии, – как давно уже, целые годы, не чувствовал. Голова полна мыслями, я сам – сознанием, что живу. Я встаю аккуратно в 6 часов утра и жалею лишь о том, что день так скоро проходит: здесь столько такого, о чем надо подумать, что надо повидать».
Между прочим он занимался с детьми и находил в этих занятиях большое удовольствие.
«Путешествие по Нилу, – писал он мистеру Гёзу, – хотя и медленное, не было, однако, скучным, так как у нас были полные руки дела. С удовольствием могу сообщить, что мальчики очень заботятся о своем образовании и без всякого понукания с моей стороны читают столько, сколько мне это желательно. Чтобы разнообразить впечатления, мы ежедневно два раза останавливаем лодку и выходим с конвоем на берег, где и гуляем. Вечером я разговариваю с детьми о том, что они видели и читали, разъясняю им незнакомое и стараюсь, чтобы они обо всем составляли самостоятельное мнение. Их запас исторических и географических фактов уже очень велик. Но накопление фактов – не моя цель: я хочу научить их смотреть на жизнь с самой широкой и высшей точки зрения, которую только допускают их возраст и способности. Это главное, кроме, разумеется, здоровья. Изустно я преподаю им анатомию и физиологию…»
Так проходили дни и недели. Скоро, благодаря встретившимся по дороге англичанам и американцам, компания увеличилась, и Бокль мог полностью наслаждаться излюбленным своим развлечением – table talk – застольными беседами. С удовольствием говорил он целыми часами о прошлом Египта, Сирии, Иудеи. Находившиеся в обществе три священника в конце концов возненавидели его за еретические мнения о пророке Ионе и о многом тому подобном и отказывались даже сидеть с ним за одним столом. С большим искусством и большою настойчивостью дразнил Бокль почтенных патеров…
В марте 1862 года он чувствовал себя прекрасно, и все общество отправилось из Каира в Синай. «Поправив свое здоровье шестинедельным странствованием по пустыне, – сообщает мистер Гюк, – он предпринял более утомительную поездку верхом по Мессопотамии. Вследствие же пылкости характера или – что вернее – под влиянием нервной раздражительности, он не берег свои силы, и хотя 27 апреля уверял нас, что чувствует себя как нельзя лучше, но в тот же день открылась у него диарея; кроме того, он жаловался на боль в горле, и мы принуждены были с неделю жить в лазарете.
После этого его прежняя бодрость, удивлявшая нас в пустыне, не возвращалась более, и мы пробыли два лишних дня в Силоне, а потом поехали более спокойной, хотя и менее интересной, дорогой в Дамаск. Когда при выходе из горного ущелья восточного склона Антиливана перед нами открылась великолепная картина знаменитой долины, Бокль воскликнул: «Ради этого стоило бы перенести более страданий и усталости!» Увы! Он не знал, какой ценой придется ему заплатить за это удовольствие. Излишняя усталость снова вызвала припадок диареи. Доктор прописал ему прием опиума. Как ни мал был этот прием, Бокль, по слабости своего организма, впал в беспамятство и пролежал четверть часа. Грустно и тяжело было слышать, как в его бреду между несвязными словами слышались восклицания: «Книга! Моя книга! Я никогда не кончу моей книги!» Француз доктор, лечивший его, не только успокаивал больного, но даже сказал мне наедине, что опасности нет, но все-таки советовал лучше не ехать в Бельбек через Ливанские горы и возвратиться в Бейрут по французскому шоссе. На основании уверений доктора, что Боклю лучше, я 21 мая расстался с ним (в чем теперь горько раскаиваюсь), надеясь встретить его в Бейруте совершенно здоровым и готовым продолжать путешествие в Грецию и Турцию. Считаю лишним говорить о том, как я был поражен вчера, 31 мая, услышав в английском посольстве, что в тот же день, как я выехал из Дамаска, у Бокля случилась тифозная горячка, после чего он потерял сознание и 29-го умер».
Бокль похоронен в Дамаске – городе, видеть который он стремился еще с детства. Над его могилой лежит большая мраморная плита с надписью:
Памяти
Генри Томаса Бокля,
единственного сына покойного Томаса
Генри Бокля и его жены Джен. Умер
от лихорадки в Дамаске 29 мая 1862 г.
40 лет от роду.
Вопрос о законах истории настолько сложен, что я считаю необходимым посвятить ему в заключение несколько страниц, так как нечего и говорить, что в стремлении сформулировать эти законы и заключается главная заслуга Бокля.
«Наука идет далее знания. Она вырабатывается из него, когда бесспорные факты группируются в законы. Знание, не способное установить законы, вовсе не есть наука. Одно из двух: или в истории можно открыть законы, или она не допускает научной обработки».
«Здесь первостепенную важность получает то обстоятельство, что науки, по отношению к законам, в них устанавливаемым, распадаются на два весьма различных разряда. В каждом из этих разрядов законы имеют особенный тип, и отыскивать закон одного типа в науках, относящихся к другому разряду, совершенно напрасно, это не мешает в последних существовать законам соответственного им типа. Разница этих двух разрядов наук, как разница соответствующих им типов законов явлений, вытекает сама собой из той разницы, которая для нас существует в изучаемых здесь и там явлениях».
«Камень падает, железная полоса гнется, нагревается и охлаждается, ржавеет; пища переваривается; ощущение перерабатывается в представления и понятия; в обществе усиливается и слабеет солидарность между личностями, происходит обмен услуг и мыслей. Все это совершалось и будет совершаться в пределах наших наблюдений, пока были и будут камни, железные полосы, органы пищеварения, существа, способные чувствовать, сближения людей в общества. Характеристический для нас признак, общий всем этим явлениям, – их повторение. Мы и подразумеваем их всех вместе под термином явлений повторяющихся, и этот-то характер повторяемости явлений дал нам особый разряд наук и в них особый тип отыскиваемых и устанавливаемых законов».
«Но мы наблюдаем и явления, лишенные только что указанного характеристического признака повторяемости. Цыпленок вылупляется из яйца и никогда уже не вернется к тем формам, которые он имел в яйце. От этого момента в прошлое тянется ряд форм, которые он пережил и более пережить не может. От этого же момента до смерти птицы (допуская, что эта смерть будет естественной) тянется новый ряд форм, которые опять для этой особи появляются лишь однажды и никогда более. Внимательный ученый убеждается, что ряд этих форм представляет не случайность, а необходимую последовательность. Каждая из них подготавливает форму, за ней следующую, и сама подготавливается предыдущей. Этот ряд научных фактов может быть сгруппирован в определенный закон необходимой последовательности сменяющих друг друга форм, в определенный закон развития. И для каждого организма – для медуз, для муравья, для человека – мы находим такой же закон, вполне научный, но нисколько не похожий по типу на законы физики или физиологии. В этих законах развития различных организмов ученые открывают результат действия законов повторяющихся явлений, но этот результат есть все-таки закон совершенно иного типа, закон последовательности членов ряда неповторяющихся явлений. Частные законы развития организмов каждого вида наука стремится обобщить в еще меньшее число законов развития отдельных классов организмов, наконец, в еще более широкий закон развития животных вообще, но это все законы того же типа, нисколько не сходные с законами повторяющихся явлений».
