Но были работы и непрерывного цикла, например, алебастровую штукатурку надо было намазать, пока она не усохла. Тогда семеро бежали по лавкам за провизией, а кто-то втирал алебастр до его физического истощения в одиночку. В тот раз Тюмин заканчивал скрытую электропроводку. Стол был накрыт, бокалы наполнены, а Тюмин все не появлялся. Все были поражены небывалым энтузиазмом такого же, как мы, законченного бездельника. Наконец появился со свежепомытыми руками счастливый самородок.
— Все закончил. Любо-дорого взглянуть! — объявил он.
— Ладно, садись уже, завтра посмотрим, — добродушно сказали мы.
И наступило завтра.
— Тюмин! А где проводка? — заорал капитан-лаборант Шминке, несущий общую ответственность за стройку века.
Восьмидесятиметровая аудитория сверкала гладкими белыми стенами не только без розеток, выключателей или потолочных проводов, но и без каких-либо следов другого электричества.
— Как где? — удивился Тюмин. — Проводка же скрытая.
— Под чем скрытая?
— За стенами!
— А как ее найти, придурок?
— Как-как! Стенку расковырять.
— А в каком месте?
— А хрен ее знает! Я для красоты всю поверхность ровно залепил!
Зная о наказуемости неправомерных деяний на ниве частного предпринимательства, самородок Тюмин принципиально не мог жить хуже, чем мог. Бизнес, в который он влез, не блистал новизной, но явно требовал усовершенствования. Речь идет о выращивании цветов на продажу. Тюмин жил в частном секторе отдаленного от райкома и милиции городского поселка Агафоновка, и клочок личной приусадебной землицы позволял эти цветочки выращивать. Но предложение всегда определялось спросом. А максимума спрос достигал в конце июня и в начале сентября: ведь цветы нашей жизни — дети. И они в них купаются за наличный счет родителей, когда идут в школу и когда из нее уходят!
Агронома и бизнесмена Тюмина двусторонне заинтересовал цветок пион. Большой, красивый, но не доживающий до продажного бума — к выпускным вечерам. Как сохранить его в удобоваримом виде в течение месяца? Как-как — да заморозить гада во льду!
Самородок провел эксперимент, добавил в воду каких-то знахарских лекарств, заморозил контейнер, высверлил в нем полость, заложил свежий пион, и — о чудо! — цветок сохранился. Саня тотчас перевел научно-исследовательскую работу в опытно-конструкторскую разработку и за зиму наморозил кучу фасованного льда с целью его целевого размещения в огромном родовом погребе. По весне он пришел на кафедру за помощью.
— Ребята, — обратился он к нам, — заготовил я кубики ледяные, а оторвать их от земли не могу — видать, примерзли. Помогите! Бутылка за мной.
Многие не задумываясь побежали одеваться. Кроме одного, премудрого жизневеда Стаса Боровикова.
— Тюмин, — спросил он с подозрением, — примерзли, говоришь? А каких размеров у тебя кубики?
— Да метр на метр на метр, чтобы в творило влезли.
— Идиот! — заорал Стае. — Ты же физиком работаешь: удельный вес воды — единица, и твои «кубики» — каждый тонна!
Так что месяц, не покладая рук, пилил самородок с отцом-инвалидом двуручной плотницкой пилой «кубики» на шестнадцать частей поровну, чтоб они к земле не примерзали.
— Пилите, Шура, с папашей золотые гири? — ехидно цитировал классику образованец Стас. — Ну, пилите, пилите.
А цветочки-то, между прочим, сохранились и были с большим наваром проданы богатым родителям выпускников средней школы!
Два еврея — доцент и замдекана Рувим Моисеевич Ревзин и профессор и партийный секретарь Лев Израилевич (после победы Израиля в шестидневной войне 1967 года — Лев Агрессорович) Кац были моими заклятыми врагами со светлых абитуриентских времен.
Эти не по годам румяные комсомольские вожди с корыстной целью заслужить в партии вакантные места, забронированные для коренной национальности, руководили студенческим стройотрядом в «атомограде» Балаково. Там-то сразу же после поступления в университет я со товарищи «строил» ТЭЦ. Была холодная дождливая осень, мы жили в дырявых палатках в условиях страшной антисанитарии и дурного питания. Не удивительно, что не пьющие пока строители атомов коммунизма повально переболели дизентерией.
Тогда еще спортсмена и образца трезвой жизни, а после — доброго собутыльника, жившего со мной в одной палатке, Ёсю пропоносило так, что требовался поводырь с подтиркой для эвакуации ослабленного дристуна в саратовскую инфекционную больницу (местная была уже переполнена). По долгу дружбы я взял на себя всю ответственность, довез засранца почти сухим до специализированного медучреждения, встретил в городе не охваченных призывом приятелей и вернулся в Балаково через неделю.
Столь долгое отсутствие без уважительной причины было признано систематическим прогулом, и я был вызван в штаб стройотряда для принятия мер строгого и показательного воздействия. Будучи невероятно грязным от праведных трудов, я, перед тем как явиться в трибунал, намылился с ног до головы хозяйственным мылом и нырнул в холодную Волгу. О ужас, я вынырнул точно в пятно мазута! Сочувствующие доброхоты посоветовали мне смыть позор с головы керосином. Пятно отмылось, но волосы!
По моде длинные до плеч кудри распрямились и торчали (как куски проволоки) в разные стороны, карнавально потрескивая статическим электричеством.
Вот в таком рыжеклоунском виде я и вошел в командирскую палатку. Задев за низкую притолоку, я буквально засыпал искрами полутемное помещение, чем обеспечил себе высшую меру. Партийные фарисеи из этих искр возгорелись пламенем и изгнали меня из комсомола, поставив вопрос об исключении из университета.
Номер не прошел по не зависящей от синедриона причине — формально я не был членом ВЛКСМ: снимаясь с комсомольского учета в школе, я под честное слово забрал с собой учетную карточку — единственный документ моего пребывания в рядах передовой молодежи. И, не нарушив слова, больше никому ее не передавал. Меня просто не нашли адресаты докладной еврейских людоедов. А вместо меня каннибалы съели кока — вольноопределяющегося Дим Димыча, вора и весельчака. Еды от этого не прибавилось, но стало заметно скучнее.
Сказочный русский богатырь Витя Язиков был вырублен Перуном из гнилой коряги щербатым топором. На голову изделия бог грома и молний водрузил пучок пожароопасной сухой соломы, не поддающейся воздействию даже победителей областных конкурсов парикмахеров. Внутрь создания отечественный громовержец равномерно поместил незаурядный инженерский талант и непобедимую склонность к алкоголизму. Рано женившийся инженер наук совершенно не боялся превратностей семейной жизни: супруга по делу нещадно его колотила, но на Витиной физиономии побои не были заметны — об этом, как сказано выше, позаботился еще Перун.
