Надо сказать, что и либретто Феличе Романи было ладно скроено. Молодой либреттист нашел оригинальную форму, сделав одним из персонажей поэта, ищущего сюжет для комедии. И вот он встречается с героями комедии в жизни, держит в руках нити интриги, направляя ее согласно своему воображению. А случается следующее. Судно турецкого принца Селима потерпело крушение близ берегов Италии. Оказавшись на берегу, он страстно влюбляется в прекрасную итальянку Фиориллу. Ей же это приключение нужно, чтобы подшутить над мужем доном Джеронио и посмеяться над своим поклонником доном Нарчизо. Внезапно появившаяся цыганка Дзайда оспаривает у Фиориллы любовь Селима. Главные приключения начинаются во время маскарада, когда Селим должен узнать Фиориллу. Конечно, он путает и выбирает Дзайду. Но ошибаются и остальные герои, поскольку все переодеты. Кончается опера, подобно «Итальянке», отъездом героев (Селима и Дзайды) на родину, но не в Италию, как в предыдущем сочинении, а в Турцию.
И это веселое произведение не встретило одобрения у зрителей! Внешне это объяснялось тем, что якобы миланцы не могли простить Россини, что для них он написал пародию. Но ведь когда драма-буффа (именно так композитор определил жанр оперы) увидела свет и слушатели узнали, что это совершенно другое произведение в отличие от полюбившейся «Итальянки», почему сохранилось негативное отношение? Может быть, есть какая-то внутренняя причина? Надо учитывать исторический момент появления оперы. Ведь Италия была охвачена национально-освободительным движением! Ведь слово «свобода», священное для итальянцев, было у всех в мыслях! Поэтому-то «Итальянка в Алжире», где прозвучали свободолюбивые призывы, принималась с восторгом, а веселая талантливая буффонада «Турка в Италии», лишенная освободительных идей, оставила миланцев равнодушными. Впрочем, чисто музыкально-театральные достоинства оперы позже были оценены. Для этого должно было пройти 7 лет, и во время возобновления «Турка в, Италии» на сцене «Ла Скала» в 1821 году слушатели приняли ее благосклонно.
Но ведь это будет. А сейчас-то провал! Нельзя сказать, что Россини переживал свою очередную неудачу бурно. Его жизнерадостный характер не позволял этого. Жизнь есть жизнь. И нельзя опускать руки. А тут еще одна из покровительниц молодого Джоаккино, очаровательная принцесса Бельджойозо, попросила сочинить для нее кантату. Россини не хотелось ничего делать, а тем более писать музыку после неудачных премьер. Да и жанр кантаты никогда не вдохновлял его. Но устоять перед пленительной улыбкой милой просительницы, к тому же всегда деликатно покровительствовавшей молодому композитору, было просто невозможно. И Джоаккино написал кантату «Элье и Ирена». Хотя он и старался, произведение получилось весьма посредственным, как и все его пробы в этом жанре. Но Россини всегда оставался самим собой. И искорки его обаятельного мелодического таланта постоянно сверкают в кантате. В аллегро появляется грациозный мотив с ответом эха. Этот удавшийся опыт Джоаккино потом удачно повторит в трио Розины, Альмавивы и Фигаро в конце II действия «Севильского цирюльника». Удивительно! Что бы ни случалось, но гений Россини не мог оставаться на месте.
Еще не успев опомниться от миланских неудач, композитор спешит в Венецию. Театр «Фениче» заказал ему серьезную оперу. Либреттистом театра был Джузеппе Фоппа. Джоаккино создал с ним уже две оперы – «Счастливый обман» и «Синьор Брускино». Надо сказать, что Россини успел изучить своего соавтора и ничего хорошего от этого посредственного поэта не ждал. Так оно и случилось. Либретто оперы «Сигизмунд» оказалось лишенным не только правдивости и живого чувства, но даже логической связи событий. Такое скверное либретто, да еще два предшествующих провала способны испортить любое солнечное настроение. И вот в таком состоянии Джоаккино приступил к созданию новой партитуры. Ее содержание было насквозь неестественным, поэтому музыка вполне естественно получилась холодной, скучной и монотонной. И в этом есть простая логическая связь, та самая, которой так не хватало в либретто.
В конце ноября Россини начал репетиции своей новой оперы. Он чувствовал, что произведение неудачное. Но каково же было его удивление, когда на репетиции оркестранты зааплодировали ему после проигрывания музыки! А на премьере 26 декабря 1814 года придирчивые венецианцы оказались на редкость корректны. Хотя музыка не понравилась зрителям, зал оставался тихим. Композитор вспоминал впоследствии, что «они охотно выразили бы свое неудовольствие, однако сдержались, сохранили спокойствие и не прерывали музыки, пока она не закончилась». «Я был совершенно растроган этой любезностью», – говорил Россини. В чем же дело? Просто к тому времени молодой маэстро пользовался устойчивой популярностью, обладал таким огромным авторитетом, что ему доверяли и не хотели оскорбить неучтивостью.
Итак, скандального провала не было. За оперу Джоаккино щедро заплатили – 600 австрийских лир. Однако удовлетворения не было. Опять неудача! Уже третья подряд! Такое положение вещей любого оптимиста сделает мрачным. Впрочем, даже в такие грустные минуты остроумие не покидало нашего героя. Как всегда после премьеры, Россини отправил письмо своей матери с отчетом о прошедшем спектакле. И на конверте нарисовал большую круглую бутыль для вина – фиаско! Весельчак воспользовался двойным значением в итальянском языке этого слова – оплетенная бутыль для вина и провал, поражение, чтобы в такой хитрой и забавной форме предупредить о своей неудаче. Друзья старались развлечь, развеять недовольного Джоаккино. Тут как раз подвернулся заказ на ораторию от одного из венецианских театров. Работа несколько отвлекла Россини от грустных мыслей. Но трудно было ожидать от него в этом жанре чего-либо хорошего, да еще в таком настроении. По ряду причин оратория не исполнялась. Может быть, и не жалко?
Но веселый нрав давал себя знать. Россини умел как-то непринужденно отбрасывать то, что прошло. Он весь был устремлен вперед. Это завидное качество помогало ему жить. Еще в Болонье у него оставались верные друзья и единомышленники. Джоаккино подолгу с ними не виделся, но никогда не забывал своих любимых буффонов и ценил их мнение. В письме либреттисту Привидали от 15 мая 1815 года он писал: «Что делают Перуккини, Анчилло, Буратти, Маруцци, Арнольди, Суарди, Страолино, Капелло, Топетти, Строти, Пападополи? Говорят ли обо мне? Помнят ли эти высочайшие буффоны меня?» Нет, теперь в Болонью! Ведь там и любимые родители, и столько духовно близких людей. Вот уж с кем всегда есть чем поделиться, о чем поспорить, над чем посмеяться. Россини смолоду был остер на язык. Задорные шутки и язвительные эпиграммы так и сыпались из уст этого весельчака. А его манера разговаривать была оригинальна: он любил пересыпать свою речь словами на разных диалектах, например на тосканском или на родном пезарском. Общительность молодого Джоаккино была просто удивительна, а внешнее и внутреннее обаяние вкупе с неиссякаемым юмором делали его приятнейшим собеседником. Друзья любили и ценили своего Джоаккино.
