– Я тебя люблю.
Следовало осилить две вещи – толстые бумажные утяжелители сумок, содержащие мириады букв, и чувство, юное как революция во время гражданской войны. Разговоры о книгах, книгах, книгах, там я искал ответ. Сейчас большинство из них я прочитываю у себя в туалете. Либо романы стали тоньше, либо читаю я быстрее, либо говна в моем организме поприбавилсь. Последнее наиболее вероятно. Остается вслед за Раневской удивляться количеству фекалий, содержащихся в человеке.
В свой хэппибездыр Павлик поехал в Лигово. Прямиком из «Там-Тама». Серый барабанщик подарил пластинку «Нож для фрау Мюллер». Лаунж мьюзик там не было и в помине. Пресс для мозга – натуральная непопса. Пластинки, которые выпускал лейбл Стаса Намина и «Feelee» прорвали мощным потоком говнорокерскую плотину в виде пиратских винилов «Мелодии», когда издавался концерт набравших уже популярность групп, и сами группы узнавали об этом задним числом. Новая музыка (от Meomtraitors до «Коррозии металла») вышибла пробки в системе электроснабжения, которая обслуживала мозг любителей андеграунда.
Валил снег, я сжимал под мышкой картонный квадрат, внутри которого покоился виниловый круг, создавая тем самым гармонию подарка в целом – музыкальная мандала. Серый барабанщик, одетый в куртку американской инфантерии, покуривал на платформе Балтийского вокзала косячок, рискуя оказаться в каталажке. Электричка, наполненная пустыми скамейками, приволоклась с опозданием. Внутри нее было жестко и мутно от тусклого света, но все это были мелочи по сравнению с ожидаемой встречей. Нет ничего тоскливее пригородного питерского электропоезда в зимний период, оправляющегося с Балтийского вокзала в десять часов вечера. Как будто люди, в него севшие, выметаются вон из города из-за фатальной прихоти судьбы, которая не оставила никакого другого средства времяпрепровождения, кроме как сидеть внутри полого вагона с унылыми мордами лиц.
Я уставился в окно, наблюдая тысячи раз описанные и сотни раз заснятые сцены, возникающие вследствие передвижения пассажирского железнодорожного транспорта относительно местного ландшафта, – он не представлял собой ничего особенного на тот момент.
После станции «Ленинский проспект» Серый барабанщик занервничал, заерзал, будто у него трусы из наждачной бумаги сшиты.
– Не туда едем, – прокомментировал он свое напряженное состояние.
Вышли на станции «Аэропорт». Ветер вырывал из рук пластинку, меломан бестелесный. Я матерился и подсчитывал, сколько будет стоить уехать отсюда на машине. Оказалось, что нисколько, потому что машины здесь не ходят. И ничего не ходит. Кругом пустошь, подразумевающая, судя по названию станции, посадочные полосы для летающих крестовин. Но ни самолетов, ни пилотов не наблюдалось. Аэропорт находился в нескольких километрах отсюда.
Обратная электричка должна была прийти через час. Растянуть этот час на двоих не представлялось никакой возможности. Из-за дальнего поворота выполз фонарь, протыкающий тьму иголкой луча. По рельсам катилась механическая платформа: дрезина, или останки бронепоезда, на котором красноармейцы гоняли Колчака. Я вытянул руку, зажав в руке пластинку. Мальчик с хренью на перроне. Поскольку мне не икалось, вряд ли меня кто-нибудь вспоминал в тот момент. Но кому-то я шибко понадобился, потому что пердящая техническими парами шняга остановилась, и я даже удивился, почему ниоткуда не послышалось: «Станция «Аэропорт». Осторожно, двери закрываются».
Из пробоины окна выглянула геометрическая форма, схожая с той частью тела, что принято называть головой. Голова открыла рот, из которого вывалился набор звуков речи. Недолго думая, мы с Серым барабанщиком запрыгнули на борт. Дверь-люк приоткрылась, впуская нас внутрь.
Машинист был пьян. Я слышал от выпускников Академии имени Макарова рассказы о прохождении кораблей по Неве, когда рулевого шатает, будто корабль попал в шторм. Вождение в нетрезвом виде автомобиля чревато последствиями. Ну а попробуй-ка вписать сухогруз в узкие ворота моста лейтенанта Шмидта, когда во лбу пол-литра хлебной. Один раз не вписался, вытаскивали несколько недель. С дрезиной вроде проще – катись по рельсам, никуда рулить не надо, только все равно мандраж хватает за пятки.
– Это что? – пукнул ртом машинист, выпуская наружу мощный выхлоп, в котором содержалась информация о принятых не далее как час назад спиртных напитках.
– Пластинка, – ответил я, пытаясь сообразить, а не ошиблись ли мы транспортом.
– Как называется? – не унимался он.
– Нож для фрау Мюллер.
– Это что, рок?
Сашечку в армии застукали за чтением Мережковского и поинтересовались: это боевик или эротика?
Дрезина тряслась, ее лихорадило от переизбытка прожитых лет. Сидя в люльке, которая несется по американским горкам, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, чем в этой коробке на колесах, скачущей по отполированным рельсам. Аннушка точно не стала бы покупать подсолнечное масло в этот день – результат не сложно предугадать.
Машинисту требовалась лишняя пара ушей, чтобы поведать свое мнение об устройстве мира. Серый барабанщик совместил жопу и какой-то ящик, и принял сидячее положение. Через лобовое стекло, обконченное атмосферными осадками и дорожной пылью, на меня поглядывали проносящиеся мимо фонари. Здесь, внутри пепелаца из фильма «Киндзадза», посреди технических запахов, которые заложили нос, стало понятно, где находится центр вселенной. Он находится в руках у девушки, которая отказывается брить ноги и знает точное расстояние до моего сердца. Преодолеть это расстояние можно одним лишь словом, пустив его бегать по телефонным проводам, запечатав в конверт или написав маркером на обоях. Как только не лопнула моя черепушка от такого количества чувств – моих и ее? Балтийский вокзал – «Лигово» – улица партизана Германа. Голубые елки на перекрестке. Рядом с ними кинотеатр, в который я никогда не сходил и не схожу. За кинотеатром поликлиника. За поликлиникой дом-корабль. Мне надо в рубку.
То чем ты завлекла
След слюны с губ слизала
И в рукав затекла
Дальний путь от вокзала
– Это что, рок?
– Нет не рок.
– А что?
– Хардкор.
– Хор? Какой хор?
Мы вышли на станции «Ленинском проспекте». Расплатились пакетом травы.
– А, я про это слышал. Говорят, ничего, шибает, – сказал машинист, засовывая пакет в просмоленный соляркой карман.
Проспект Народного ополчения сдружился с железнодорожной колеей, будучи параллельным ей на протяжении нескольких километров. Количество километров измерялось в денежной сумме, которую я готов был отдать человеку, чьи ноги давят на три педали, чьи руки держат маленький обруч руля, чье тело покоится внутри автомобиля, чей автомобиль катится по проспекту.
