«Многие упрекали его в стремлении отдалиться, – писал через много лет его сын. – Он, действительно, избегал знакомств и встреч, особенно – в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было просто показаться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами. Было время, когда весь Воздвиженский дом наш, со всеми флигелями его, исключительно был занят даровыми квартирами, служащими лицами и пенсионерами. Ни одной квартиры не сдавалось внаем, а вдоль решетки дворца, выходящей на Никольскую улицу, ютились лавки торговцев старыми книгами».
Круг его друзей был весьма небольшим, и одним из людей, с которыми он сошелся достаточно близко, был художник Орест Кипренский. Он пользовался особым расположением графа Шереметева, который чувствовал в нем некую родственную душу: Кипренский был незаконнорожденным сыном дворянина, при этом номинально числясь сыном одного из крепостных, но, обнаружив с раннего возраста недюжинные способности к рисованию, смог получить вольную и окончить академию художеств. Оба они были в обществе на особом положении – в эдаком своего рода социальном вакууме.
В 1824 году в Фонтанном доме Кипренский написал большой парадный портрет графа Шереметева в кавалергардском мундире на фоне анфилады комнат Фонтанного дома. Портрет этот, показанный на выставке в Академии художеств, затем купил у художника за пятнадцать тысяч Василий Сергеевич Шереметев и пожертвовал его для украшения Столовой залы Странноприимного дома, велев повесить картину напротив портрета графа Николая Петровича, его отца и учредителя Странноприимного дома.
Шереметев выплачивал множество пенсий и пособий, содержал Странноприимный дом, платил врачу, который в нем работал, но при этом долги его исчислялись миллионами. Обладая не только застенчивым, но и весьма доверчивым характером, он позволял безбожно обворовывать себя своим управляющим. Многие его родственники жили за его счет, получали от него деньги, останавливались и подолгу жили в его петербургских и московских домах. В то время появилась поговорка «жить на Шереметевский счет», и к концу тридцатых годов на этот счет существовали московские храмы, обители, гимназии, приюты и отчасти Петербургский университет.
Благотворительность сослужила ему хорошую службу – он смог, наконец, заслужить уважение и в обществе, и в императорской семье.
В 1838 году граф был уволен от военной службы «для определения к статским делам», с причислением к Министерству внутренних дел, а из гвардии ротмистров он был переименован в коллежские советники и пожалован званием камергера двора. Уволен он был по собственной просьбе. Шереметеву давно не по душе была та деятельность, которой он вынужден был заниматься.
14 декабря 1825 года он должен был скакать вывести свой полк усмирять восстания на Сенатской площади – ему было велено ударить по мятежникам картечью.
Но, выехав на площадь, граф не смог заставить себя начать стрелять. Крики раненых, люди, падающие под копыта лошадей, свист пуль – все смешалось в его глазах. Увидев, как его приятелю барону Веллио картечью оторвало руку, Шереметев бросился на помощь конногвардейцу, решив вернуться с ним в Фонтанный дворец. Долгое время поправлялся и барон Веллио, и сам Шереметев – вскоре он свалился с горячкой, не пережив нервного потрясения.
По всей вероятности, именно с того дня стал избегать Дмитрий Николаевич явного царского благоволения и царских милостей и начал раздумывать о том, чтобы оставить службу, поджидая хорошего момента.
Кроме того, ему не нравилось общество офицеров, а их развлечений и интересов он не разделял.
О том, какого рода развлечения были популярны среди офицеров того времени, может свидетельствовать следующая история, одним из участников которой стал дальний родственник графа, Василий Васильевич Шереметев.
Как правило, молодые люди часто посещали театры, причем, по установившейся традиции им нельзя было брать места дальше определенного ряда. Граф Дмитрий Николаевич в молодости увлекался балетом и не мог не восхищаться Авдотьей Истоминой.
Истомина была, пожалуй, самой популярной актрисой того времени. Воспитанница театрального училища, ученица Шарля-Луи Дидло, воспетая Пушкиным в «Евгении Онегине», наибольшим успехом девушка пользовалась в балетах «Зефир и Флора», «Африканский лев», «Калиф Багдадский», «Евтимий и Евхариса», «Роланд и Моргана», «Лиза и Колен», «Лелия Нарбонская».
Балетные и драматические артистки часто становились содержанками гвардейских офицеров, отношения офицеров с девушками служили поводами для дуэлей, и именно во время одной из таких дуэлей из-за восемнадцатилетней Истоминой погиб Василий Шереметев.
Эта дуэль состоялась за несколько лет до появления Дмитрия Шереметева в полку – в ноябре 1817 года на Волковом поле. Штабс-ротмистр Кавалергардского полка Василий Шереметев, сын Василия Сергеевича Шереметева и четвероюродный брат графа Дмитрия, стрелялся с чиновником Иностранной коллегии и камер-юнкером Александром Завадовским.
К тому моменту Истомина уже два года была содержанкой кавалергардского штаб-ротмистра Шереметева. Всегда окруженная толпами поклонников, девушка вызывала у Шереметева жгучую ревность. Наконец, во время одной из ссор Истомина съехала к своей подруге. Шереметев же, в расстроенных чувствах уехал из города на несколько дней.
Все приятели Шереметева знали о ссоре, половина из них были сами влюблены в Истомину, и через пару дней начинающий литератор Грибоедов, друживший с Шереметевым, повез балерину «на чай» к другому своему приятелю, камер-юнкеру графу А. П. Завадовскому, с которым делил квартиру в столице. Очарованная обходительностью и прекрасными манерами Завадовского, балерина задержалась там на два дня.
Вернувшись в город, Шереметев узнал об измене своей ветреной возлюбленной и, подстрекаемый еще одним своим приятелем А. И. Якубовичем, вызвал Завадовского на дуэль. Якубович и Грибоедов также обещали драться – они и сами были неравнодушны к хорошенькой балерине, а кроме того, дуэль казалась им обычным развлечением. Условия самые жестокие: стреляться с шести шагов.
Первым стрелял Шереметев. В последний момент его рука дрогнула, и пуля лишь оторвала воротничок сюртука Завадовского. Разъярившийся Завадовский выхватил пистолет, выстрелил в Шереметева и попал ему в живот. Шереметев тут же упал и с криком стал кататься по снегу.
Что, вкусно? – усмехнулся Каверин, еще один свидетель дуэли.
Якубович, специалист по дуэлям, вытащив пулю, протянул ее Грибоедову со словами: «Это – для тебя». Спустя сутки Шереметев умер.
