И не напрасно! По спальне второй роты идет дежурный ротный командир, как раз их ротный — полковник Марков, старик с седым ежом прически на длинной голове, хрипло-безголосый от туберкулеза. Он идет по веревочному мату, разостланному между кроватями, идет осторожно, крадучись, и шаги его не слышны. Чуть-чуть лишь позванивают шпоры.
Дойдя до последней арки, за которой — спальня пятого класса, Марков бегло оглянул помещение, хотел было уже повернуть обратно. И в это время одна из штор вдруг осветилась из нутра оконной ниши!..
— Тек-с! — хрипанул полковник и бодрыми шагами направился к окну. За начальством следовал дежурный дядька.
Штора отброшена решительным жестом, как отбрасывается дверное драпри. Немая сцена. Полковник ничего не понимает. Какие-то фигуры в шинелях, из-под шинелей же — кальсоны. Кадеты ли?
— Пожалуйте сюда!..
И тянет за низ шинели стоящего к нему спиной, увлеченного наблюдением Мпольского.
— Кто такие? А, Франк и Мпольский.
Хотелось бы покричать, да хрипота не позволяет.
— Чем вы тут занимаетесь, а?
— Астрономией, господин полковник! — это отвечают оба вместе.
Пауза. Затем Мпольский нерешительно поясняет:
— Луна в первой четверти, господин полковник. Самое удобное время для наблюдений в трубу.
— В первой четверти? — чуть слышно, язвя, шипит ротный. — А какая у вас, милостивый государь, отметка за поведение в последней четверти? Ась?
— Десять баллов, господин полковник.
— Вот. Так вы бы подумали об этом. Ведь вас и так уже чуть было не перевели в другой корпус. Ась? Что это у вас? Труба? Давайте ее сюда. Служитель, прими. Фонарик? Давайте и фонарик…
…Ночь. Кто-то стонет, кто-то бредит во сне. Зеленая мгла спальни помутнела от дыхания и испарения ста тридцати мальчишеских тел.
Франк не спит. Он думает. Но вовсе не о том, что ротный Марков поймал их на невинном и, ей-Богу, даже похвальном занятии. Что же плохого? Что они могли простудиться? Глупости! Сколько уж раз по полночи торчали у форточки, и ведь ничего. Это пустое, что их поймали. Ничего стыдного в этом нет, а следовательно, и волноваться не следует.
Франк думал о другом. Что лучше — стать моряком, мичманом на подводной лодке или астрономом, профессором и открыть новый спутник Земли? И еще: вот у трубы Мпольского земной окуляр, то есть окуляр, выпрямляющий изображение. С таким окуляром она приближает в восемнадцать раз. Но зачем небесной трубе такой окуляр, имеющий две линзы? Надо было вывинтить дальнюю линзу, и тогда бы приближение увеличивалось вдвое, стало бы равняться тридцати шести. От Земли до Луны триста шестьдесят тысяч километров. Стало быть, Луна от них на расстоянии…
И под эту математику Франк засыпает.
Мысли же Мпольского далеки от Луны, дальше, чем на тридцать шесть тысяч километров. Он думает о том, что уж теперь— то, учитывая всё предыдущее, ему, наверно, придется распрощаться со Вторым Московским.
III
Прошли многие годы…
Русские войска покидали австрийский Развадов, отходили за Сан по понтонному мосту. Была уже ночь. По размытой дороге шлепала пехота, громыхал пулеметный обоз, рысили всадники. Люди шли и шли. И вдруг чей-то голос выкрикнул испуганно:
— Земляки, на небе-то!.. Гляди!.. Чего это?
И сотни идущих людей подняли лица к звездам, ярким в эту серую, ветреную, безлунную ночь: на востоке, куда шли отступающие, яркой метелкой висела комета.
И всем стало неприятно, жутко: не к добру, как в 1812 году! Но через пять минут никто уже о комете не думал и не помнил о ней. Томили усталость, голод, желание тепла, неподвижности. Поручику Мпольскому не удалось отдохнуть в деревне, мокрой, нищей, забитой солдатами, куда через час втянулся их полк. Батальонный командир сказал:
— Поручик Мпольский, вы с полуротой извольте идти в прикрытие к батарее.
И злой, мрачный, как туча, офицер со своими людьми пошлепал в ночь, туда, где батарея выбрала себе позицию. Стали окапываться — по взводу справа и слева от пушек. Солдаты рыли канаву окопа. Они были уже по пояс в земле, когда к ним подошел артиллерист и сказал, что их офицера требует к себе командир батареи. Мпольский сидел на мокрой траве, свесив ноги в окоп, и ел хлеб. Поморщившись от слова «требует», он поднялся и пошел на зов. Артиллерийские офицеры расположились в халупе, одиноко черневшей шагах в двухстах за позицией.
«Чего еще надо? — угрюмо думал Мпольский, подходя. — Впрочем, может быть, накормят. У них всего много!»
У дверей халупы стоял человек и, задрав голову, в бинокль смотрел на небо.
«Комету наблюдает», — подумал Мпольский и сказал, подходя вплотную:
— Вы меня звали, господин капитан?
— Я не командир батареи, — ответил офицер, опуская бинокль. — Вы начальник прикрытия? Поручик барон Франк… Познакомимся.
— Пфейлицер!.. Неужто?
— Кто вы?
— Мпольский…
— Господи!..
И однокашники стремительно обнялись и расцеловались.
— На астрономии я с тобой расстался, на астрономии и встретился.
— Ну, пойдем, пойдем к нам. Тебя командир звал чайку с нами попить, да и шнапс у нас имеется… Многое, друг, не сбылось из наших надежд и мечтаний. Да ничего почти не сбылось… А встрече я вот как рад!
— А я?.. Только к добру ли она… Комета эта, — и Мпольский показал рукой на небо.
— Э, не думай об этом!
* * *
Утром барон Пфейлицер фон Франк был на куски разорван тяжелым снарядом, упавшим у самых его ног. А всю ночь он проговорил с однокашником своим, строя планы о том, как после окончания войны он поступит в университет на физико-математический факультет, окончит его и посвятит себя всецело астрономии. И он бы так и сделал, конечно…
Но душа его раньше срока улетела туда, куда стремился его ум: к звездам. Ничего не осталось от маленького барона Пфейлицера фон Франка. Только фуражку его громыхнувшим взрывом отнесло в земляную яму, в которой отсиживался Мпольский. И тот взял фуражку себе. И проходил в ней всю войну, и, может быть, она спасла его от пули, от тифа и от другой гибели. Было на войне такое поверие…
А в день гибели Франка, под вечер, выкатывали из ям пушки, пехота выкатывала, и бледные артиллерийские солдаты подводили к ним передки, и пушки помчались на восток, неуклюже подпрыгивая на неровной земле.
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой!..
Н. Гумилев
