На всём пространстве Московского сражения действовало 68 разведывательно-диверсионных групп ОМСБОН. Их работа — это 14 тысяч фугасов, 50 тысяч мин, 94 километра завалов, километры взорванного шоссе и 95 подорванных мостов…»[114]
Противник очень скоро почувствовал, как нарастает сопротивление в его тылу. Тому подтверждением — очень интересный приказ генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау, командующего той самой 6-й германской армией, что «прославится» в Сталинграде зимой 1943-го. Но пока ещё шла осень 1941 года, приказ был отдан 10 октября.
«По вопросу отношения воинских частей к большевистской системе существуют ещё неясные представления. Основной целью похода против еврейско-большевистской системы является полный разгром их окружённых сил и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру.
В связи с этим перед воинскими частями ставятся задачи, выходящие за пределы прежних солдатских задач. На Восточном фронте солдат является не только воином по правилам военного искусства, но и носителем народной идеи и мстителем за зверства, причинённые немцам и родственным им народам.
Поэтому солдат должен иметь полное понятие о необходимости строгой, но справедливой кары еврейским подонкам человечества. Дальнейшая задача — это уничтожить в зачатке восстания в тылу армии, которые согласно опыту затеваются всегда евреями…»[115]
Можно сказать, что это — ярчайший пример того, как идеология торжествует над здравым смыслом! Кто же и где, позвольте спросить, набрался такого сомнительного опыта?! Однако война эта в полном смысле слова была «идеологической», две общественно-политические системы столкнулись, чтобы уничтожить друг друга, а потому ряд изначальных «установок» представлялся незыблемым. Впрочем, для нас в этом документе всего важнее упоминание о «восстаниях в тылу армии». Понятно, что это не «восстание» в чистом виде — не революционное возмущение трудящихся или же захват немецкого концлагеря его взбунтовавшимися узниками. Тут имеются в виду или партизанские действия, или диверсионные акции, проводимые советскими оперативными группами за линией фронта.
«Где-то, наверное, в начале ноября мы начали проводить рейды по тылам противника в районе Яхромы. Ходили группами, по восемь-девять человек, — рассказывает Алексей Николаевич. — Хорошо было то — это у меня в памяти осталось, — что мороз был очень сильный, градусов за тридцать было. Но у нас были телогрейки, валенки, маскхалаты. Когда на задание ходили, то брали автомат и 200 или 400 патронов к нему, уже не помню. Взрывчатка была. С таким грузом никак не замёрзнешь! Тем более мы хорошо ходили на лыжах, а немцы окопались, мёрзли и никуда не выходили. Сидели они в блиндажах или окопах и только бросали осветительные ракеты, чтобы к ним не подошли. Ну, когда ракета горит, мы в снег ложимся, погасает — двигаемся. Заходили с тылу, незаметно к ним подходили, брали языков, пленных живьём забирали. А кого взять не получалось, тех убивали, как уж там выходило. Результаты хорошие были! Но я в то время был солдатом, не командиром, ничего особенного о себе рассказать не могу. Честно скажу, сколько раз вот так к фашистам в тыл ходили, уже и не помню. Не один раз, конечно, несколько — до тех пор, пока немцев не отбили».
Можно представить себе такую картину: морозная ночь, когда чёрное небо буквально усыпано огромными мерцающими звёздами и стоит пронзительная тишина. Это редкая ночь, когда почти совсем не стреляют — только расчёты дежурных пулемётов время от времени, для острастки, проходят по передовой противника очередью трассирующих пуль. Немецкие окопы, ломаными линиями прочерченные на какой-нибудь господствующей над местностью высоте, отгорожены, защищены от противника рядами заиндевевшей «колючки» и плотным минным полем. Над добротно сделанными блиндажами вьётся дымок «буржуек», конфискованных без возврата у местного населения. Солдаты, набившиеся в блиндаж, к раскалённой печурке, — благо сухих дров крестьянами соседней деревни было запасено предостаточно — заняты тем, чем обычно занимаются любые солдаты на постое: кто спит на нарах, заполнивших пространство в несколько ярусов, кто доедает остатки пайка, кто разговаривает с товарищами, а при этом, чтобы не сидеть без дела, чистит автомат или зашивает очередную прореху на обмундировании… Ругают русскую зиму и самих русских, которые до сих пор почему-то не сдаются, гадают, когда, в конце концов, будут дома… Если среди солдат есть ветераны, которые поучаствовали в боях на Западном фронте или входили в Польшу, то неизбежны сравнения прекрасного французского или польского климата с ужаснейшим здешним — ну и какие-то воспоминания о тамошней «весёлой жизни». Зато про то, что было здесь — например, про вынужденную остановку в районе Смоленска, когда гитлеровские войска оказались скованы боями на целых два месяца и понесли серьёзные потери, предпочитают не говорить. Ни генералов, ни тем более фюрера никто пока ещё не ругает…
В общем, большинство из тех, кто волей судьбы оказался собран в этом блиндаже, уверены, что война скоро закончится и для них это, очевидно, уже последняя остановка на русской земле. Как же они были правы, сами того не подозревая! Вот только вряд ли кто из них мог догадаться, что их война завершится уже в ближайшие минуты.
Часовой замер в углу окопа и с вожделением глядит на дымок, медленно вытекающий из трубы, выведенной в смотровую щель блиндажа. Смотреть в сторону противника не имеет смысла: там «колючка», там мины. Всё закрыто самым надёжным образом, без долгой артподготовки не пройдёшь. Со стороны тылов можно опасаться только начальства, но кто из больших штабных начальников решится гулять по позициям ночью и в такой мороз? Свои же командиры сидят по блиндажам на позициях и носа на мороз не кажут. Время от времени, через чёткие интервалы, в небо поднимаются шипящие ракеты, а затем медленно опускаются, разбрасывая вокруг себя гаснущие искры. Высота, лес в отдалении, полусожжённая деревня — всё озарено мертвенно-бледным светом и видно, как на ладони. Нигде ни движения, никаких признаков жизни… Солдат прекрасно знает, что если забиться в угол окопа и не шевелиться, то будет не так холодно. Одет он явно не по погоде: пилотка натянута на самые уши, под достаточно тонкую шинель поддета женская кацавейка, которую удалось прихватить где-то по дороге. Хуже всего ногам — сапоги от холода кажутся каменными и ступни, несмотря на газеты, которыми они обёрнуты поверх носков, давно уже болят от холода.
Часовой смотрит на светящиеся стрелки наручных часов — до смены остаётся ещё целых 24 минуты. Взлетела ракета, потрещала в чёрном небе и погасла, погрузив мир в темноту, которая всегда кажется более глубокой после яркого света. Глаза солдата ещё не успели привыкнуть к темноте, как вдруг на него обрушился сокрушительный удар, мгновенно вычеркнувший его из списков живых. Часовой уже не мог видеть, как белые призраки стремительно врывались внутрь блиндажа…
