Он обладал удивительным даром затрачивать на написание романа меньше времени, чем на его перепечатку. Ему, как правило, требовалось от трех до одиннадцати дней на одну книгу. К вечеру он покрывал сплошной чернотой графита около сорока листов, а на следующее утро садился их перепечатывать, попутно редактируя и убирая лишнее. «Я ужасно этого не люблю. Я хочу, чтобы все оставалось на месте, чтобы каждая фраза целиком служила сюжету. В моих произведениях нет живости и блеска, у меня бесцветный стиль, но я положил годы, чтобы избавиться от всяческого блеска и обесцветить свой стиль», – так мог сказать только Мастер.
Романы Сименона переведены на 55 языков и проданы во всем мире в количестве более полумиллиарда экземпляров. «Вершиной искусства» назвал их с восхищением известный французский писатель Андре Жид.
Под рукой у Сименона была всегда картотека, чтобы классифицировать живой материал произведений – заметки, нацарапанные порой на клочках бумаги, к которым он позднее приписывал придуманные имена героев своих книг. Он писал без заранее составленного плана, изобретая интригу «по ходу дела», радуясь и зачастую удивляясь тем неожиданным поворотам мысли, в которые вовлекало его это спонтанное творчество. На каком-то этапе герои нового романа начинали жить как бы своей собственной жизнью, и ему оставалось «всего лишь» описывать ее. На одной из карточек своего досье он пометил: это не классические детективы, а «романы обстановки», где погружение читателя в атмосферу психологического наблюдения значит гораздо больше, чем ход полицейского расследования.
Своему любимому герою – комиссару Мегрэ – Сименон посвятил 76 романов и 26 рассказов. Писатель и комиссар полиции провели в неразлучной дружбе сорок четыре года – начиная с романа «Петер-латыш», увидевшего свет в 1929 году, и кончая последней книгой о доблестном комиссаре «Мегрэ и господин Шарль», появившейся в 1972 году. Приключения Мегрэ стали сюжетом для 14 кинофильмов и 44 телевизионных передач.
Мегрэ появился не сразу. Сначала было десять лет работы журналистом и писателем «бульварного жанра», создавшим изрядное число небольших романов под доброй дюжиной псевдонимов. Микетт, Арамис, Жан дю Перри, Люк Дорсан, Жермен д'Антиб – гонорары за произведения всех этих «писателей» шли неизменно по одному адресу: Париж, площадь Вогезов, 21, Жоржу Сименону.
В 1927 году он был уже известным писателем. Под псевдонимом Жорж Сим он наводнял редакции газет и журналов своими репортажами, публиковал рассказы и эссе. В среднем он писал в день по 80 страниц и работал одновременно на шесть издательств. Когда один из его издателей задумал открыть новую газету, он сделал ставку на следующий рекламный трюк: предполагалось, что за пять дней и за весьма кругленькую сумму на глазах у публики Жорж Сим напишет роман для новой газеты. С этой целью его посадят неподалеку от «Мулен Руж» в специально сооруженную стеклянную клетку, где он будет строчить на пишущей машинке. Этот замысел еще задолго до воплощения настолько оброс слухами, что превратился в легенду: вплоть до начала Второй мировой войны многие уверяли, что «своими глазами» видели Сименона в стеклянной клетке, с безумной скоростью барабанившего по машинке, хотя этой идее не суждено было осуществиться. Просуществовав несколько дней, новая газета обанкротилась.
В 26 лет Сименон решает попробовать себя в деле посерьезнее. Идея была проста, как и все гениальное: его полицейский будет обычным человеком, в котором, по словам самого Сименона, «нет ни хитрости, ни даже среднего ума и культуры, но который умеет докапываться до самой сути людей».
«Мой дорогой Сим, вы меня удивляете. Поверьте, я знаю, что говорю – издатели всегда знают, что говорят – ваша идея дурна. Вы идете против всех правил, и я вам сейчас это докажу. Во-первых, ваш преступник не вызывает ни малейшего интереса, он не плохой и не хороший – этого-то публика как раз не любит. В-третьих, ваш следователь заурядная личность; он не обладает особым интеллектом и сидит целыми днями за кружкой пива. Это ужасно банально, как вы хотите это продать?» Такой вот монолог услышал молодой Сименон от своего издателя Артэма Файяра, которому принес рукопись первой книги о Мегрэ. Подавленный и растерянный, он уже собирался уходить, как вдруг что-то шевельнулось в душе матерого профессионала книжного бизнеса. «Ладно, оставьте мне рукопись. Попробуем опубликовать, посмотрим, что выйдет», – сказал Файяр и, сам того не сознавая, дал «зеленый свет» целой эпохе в истории детективного жанра.
В 1931 году появилась серия романов о Мегрэ. Сименон закатил тогда грандиозный банкет – «антропометрический бал», тоже вошедший в анналы. Приглашено было четыреста гостей, однако праздновавших оказалось не менее тысячи, виски лилось рекой. В воображении обывателей этот «бал» перерос в невероятную оргию, и пресса с горечью писала о молодом авторе, который ради внимания публики готов на руках обойти парк Тюильри.
Подобная репутация сложилась у Сименона к началу 1930-х годов, когда началась его настоящая писательская карьера. К этому времени он мог бы и снизить темп: за каждого нового «Мегрэ» он получал теперь вдвое больше, чем за пять-шесть «побочных» романов, которые и считал «настоящей литературой», но которые крайне скверно расходились. Казалось бы, теперь он мог перевести дух, шлифовать и совершенствовать психологические рассказы, которыми, не в пример «Мегрэ», дорожил. Однако объем того, что он писал, нарастал как снежный ком: в 1938 году он умудрился опубликовать 12 романов – по одному в месяц, привычный же его ритм – четыре–шесть книг в год. Но остановиться он не мог – просто не умел иначе. Персонажи, рождавшиеся в его воображении, были подобны демонам, рвавшимся наружу. Его вторая жена Дениз описала этот процесс в своих мемуарах: будто робот, он часами сидел за машинкой, выдавая каждые двадцать минут по странице. Без единой паузы, без сбоев. Книга рождалась в три, пять, одиннадцать, пятнадцать дней.
Сименон сам никогда не понимал, как это у него получалось. Он никогда не планировал свой рабочий день, книга сама диктовала режим, сама определяла момент, когда должна создаваться. В своих интервью Сименон не раз говорил, что пишет для «простого человека», вне зависимости от его образовательного уровня, поэтому его романы были коротки, он сознательно ограничивал свой словарный запас до – самое большее – двух тысяч слов. Короткими были и сами слова, ибо находились под сильнейшим эмоциональным давлением. Некоторые его психологические романы обрывались внезапно сжатой концовкой, словно автор сам не мог больше выдержать их высокого напряжения…
