Иначе обстояло дело с карьерой финансиста или бизнесмена. Учитывая страсть Черчилля к мотовству, вряд ли он «нажил бы состояние», но то, что он мог оказаться в Сити, было не только вполне вероятно, но и едва не воплотилось в жизнь. Лорд Рандольф уже практически готов был выполнить свое обещание, но его заставил передумать директор Хэрроу. Преподобный Уэллдон – еще один, кому поколения англичан должны воздать должное. Несмотря на второй провал своего ученика и негативные эмоции, связанные с этим унизительным для Уинстона событием, он старался сохранять объективность. Уэллдон признал, что за последние год-полтора условия вступительных экзаменов изменились, причем не в пользу учеников. По его мнению, результат Черчилля не был плохим, и, если он приложит энергию и проявит усердие, место в Сандхёрсте ему обеспечено553.
Лорд Рандольф согласился, решив дать сыну еще один, на этот раз последний шанс. По совету все того же Уэллдона он отдал Уинстона на подготовительные курсы отставного капитана инженерных войск Вальтера Генри Джеймса (1847–1927). В то время обращение к репетитору было обычной практикой. Семь из десяти абитуриентов поступали в Сандхёрст после прохождения курсов, подобных тем, где теперь предстояло учиться Уинстону. Правда, капитан Джеймс считался «лучшим» и даже стал прототипом Спенсера Койла в новелле другого Генри Джеймса «Оуэн Уингрейв» (1892 г.)554.
Черчилль покинул Хэрроу в декабре 1892 года. Быстро собрав вещи, в первом же кэбе он отправился на железнодорожную станцию, не оставшись даже на «прощальный завтрак»555. Он не испытывал ни сожалений, ни грусти, ни ностальгии. «Завершилось почти двенадцать школьных лет, – подведет он черту спустя годы. – Тридцать шесть семестров, череда бесконечных недель (разбавленных куцыми каникулами) с редчайшими проблесками успеха, с тупой зубрежкой скучных и бесполезных предметов, с отсутствием занимательных игр. Оглядываясь назад, я вижу, что школьные годы – самый неприятный, но и единственный пустой и несчастливый период моей жизни, унылое пятно на карте моих странствий, нескончаемая череда тревог, ничем не вознагражденная каторга; неудобство, запреты и бессмысленное однообразие»556.
В декабре 1941 года, когда Черчилль совершит первый официальный визит в США, Франклин Рузвельт во время одной из бесед пожалуется на свое несчастное детство, на отсутствие возможности реализовать свои амбиции в Гарварде. Британский премьер согласится с ним, добавив: «Когда я слышу, что кто-то говорит о своем детстве как о самом счастливом периоде жизни, я всегда думаю: “Ну и скучную же жизнь ты прожил, мой друг”»557.
Несмотря на суровость высказываний, они не были ни бахвальством, ни стремлением блеснуть красным словцом. Они отражали истинные переживания Черчилля. А как еще он должен был относиться к Сент-Джорджу, где его постоянно пороли, или к Хэрроу, где три из четырех лет он был фагом[28], а ученики вспоминали о нем, лишь когда нужно было заправить постель или почистить обувь?558 Как еще он мог относиться к заведениям, в которых «чувствовал себя безнадежно отставшим уже в начале забега»?559 Своему личному секретарю в годы Второй мировой войны (тоже выпускнику Хэрроу) Джону Руперту Колвиллу (1915–1987) Черчилль признается, что в стенах этой школы он «провел самые несчастные дни» своей жизни560.
При этом британский политик не питал ненависти ни к принятой в стране системе образования, ни к своей альма-матер. «Я двумя руками за привилегированные частные школы, но не хочу оказаться в них вновь», – будет шутить он в зрелые годы561. Признавал он и то, что школа Хэрроу «держала высокую планку», а преподававшие в ней учителя «исповедовали высокие принципы самоотдачи»562.
По мнению сына Черчилля, проблема заключалась в том, что не все учителя смогли понять: Уинстон не глуп, он обладает оригинальным мышлением, которое не вписывалось в привычные рамки британского образования. Им было легче причислить его к отстающим ученикам, чем изменить методы преподавания. И уж точно, эти годы нельзя считать потерянными. Они научили Черчилля рассчитывать на себя, держать удар, не бояться прослыть маргиналом563.
Со временем, правда, отношение Черчилля к Хэрроу изменится. В его мировоззрении школа превратится в хранилище национальных традиций. Взять, к примеру, популярные школьные песни. «По-моему, эти песни самое большое сокровище Хэрроу. В Итоне, совершенно точно, нет ничего подобного. У них в наличии только одна песня, да и то про греблю, которая хотя и является хорошим упражнением, но плохим спортом и еще худшим предметом, чтобы ей посвящали стихи»564. Джону Колвиллу Черчилль скажет, что благодарен Хэрроу за две вещи – за песни и за то, что он познал в этих стенах красоту английского языка565.
Но вот такой факт. Осенью 1940 года администрация Хэрроу обратилась к Колвиллу с просьбой пригласить премьер-министра на ежегодный песенный фестиваль. «Я спросил его мнение и получил резкий отказ», – вспоминает секретарь566. Тогда руководство школы обратилось с аналогичной просьбой к Леопольду Эмери, тому самому Эмери, кого Черчилль опрометчиво столкнул в бассейн. В военном правительстве он занимал пост министра по делам Индии и Бирмы. Ответ премьера все равно был отрицательный.
Чем была вызвана столь неодобрительная реакция на вполне естественное приглашение? Вряд ли гнетущими воспоминаниями почти полувековой давности о безрадостном школьном опыте. Поведение совершенно нехарактерное для Черчилля, который никогда не отличался злопамятностью.
Колвилл попытался выяснить, что скрывалось за отказом премьер-министра.
Выбрав удачный момент, когда Черчилль в хорошем расположении духа принимал ванну, распевая, кстати, одну из школьных песен, секретарь обратился к нему с вопросом. И тогда премьер поведал об инциденте, который произошел в 1910 или 1911 году[29], в самый разгар обсуждения в парламенте законопроекта о гомруле. Черчилль вместе со своим другом Ф. Э. Смитом проезжал неподалеку от Хэрроу и решил показать ему свою школу. Увидев Черчилля, школьники узнали его и начали освистывать, выражая тем самым недовольство занятой им позицией в отношении автономии Ирландии. Освистывание было настолько долгим и настолько громким, что задело даже Черчилля, как правило, не реагировавшего на критику. Почувствовав себя униженным и оскорбленным, да к тому же на глазах друга, он развернул автомобиль и поклялся никогда больше не иметь ничего общего с Хэрроу568.
«Никогда не говори никогда». Узнав, что администрация Хэрроу отказалась от эвакуации в момент активных авианалетов люфтваффе, Черчилль изменил свое мнение об альма-матер. Признав, что школа приняла «храброе решение», он сказал Колвиллу в начале ноября 1940 года, что был бы не против посетить Хэрроу. Мог бы он это устроить?569 С удовольствием!
Визит Черчилля состоялся 18 декабря 1940 года. Его сопровождали жена и еще шесть выпускников Хэрроу: брат Джек, Леопольд Эмери, Джон Колвилл, министр транспорта полковник Джон Мур-Брабазон (1884–1964), министр топлива Джеффри Уильям Ллойд (1902–1984) и парламентский секретарь Казначейства (через несколько дней – военный министр) Дэвид Маргессон (1890–1965). Теперь не было никаких недовольных свистов, как тридцать лет назад. Несмотря на туман и пронизывающий холод, премьера встречали в атмосфере торжественности и нескрываемой гордости. Еще бы! Во время войны глава правительства нашел время посетить вместе с коллегами свою старую школу. «Это был восхитительный момент, наполненный эмоциями и надеждой», – признавали очевидцы570.
Черчилль выступил с небольшой импровизированной571 речью, сказав, что «песни Хэрроу и их дух связывают всех выпускников нашей школы, в какой бы части света они ни находились; песни Хэрроу играют огромную роль в том влиянии, которое получившие в этих стенах образование мужчины оказывают на нашу страну». Он пообещал: «Когда в войне будет одержана победа, а это обязательно произойдет, одной из наших целей станет построение такого общества, в котором преимущества и привилегии, получаемые ограниченным кругом лиц, будут доступны многим, начиная с детства». Также он похвалил учеников Хэрроу, которые «имели честь побывать под огнем противника, проявив при этом смелость и decorum[30]»572.
«Лучше и не скажешь», – вымолвил потрясенный выступлением главы правительства Леопольд Эмери. Он признался Черчиллю, что, слушая его речь, сам захотел стать одним из пяти сотен юношей, которые находились в то время в зале. «Некоторым из них предстоит сформировать будущее»573. Действительно, среди учеников были будущие военные, политики, дипломаты, спортсмены. Некоторых ждал успех, некоторые отдадут свою жизнь в разворачивающемся военном конфликте574.
