Я была уверена, что не переживу этого.
Пока я принимала душ, я повторяла со смесью удивления, стыда и смутного облегчения: «Теперь ты не девственница». Помимо постепенно затихающей пульсирующей боли, мое тело не ощущало разницы, а выглядела я точно так же, как выглядела час назад. И все же я была другой. Мама донесла до меня мысль, что порядочные девушки — девственны, а девушки, которые уступают мужчинам до свадьбы, — распущенные. Я — распущенная? Я чувствовала себя странно, но не распущенной. Я любила этого человека, мой господин стал моим любовником, и я отдалась ему, потому что любила его. Распущенные отдаются по другим причинам, разве нет?
Укутанная в турецкое полотенце, с халатом на руке, я вернулась в гостевую комнату, стараясь не ежиться. Чарли был там, в халате, и вернул меня к жизни улыбкой, излучающей тепло. Розовое шелковое покрывало было отодвинуто, а моя одежда и даже белье — аккуратно разложены в ногах.
Он взял меня за подбородок и сказал мягко:
— Ты — божественна.
— Я люблю тебя, — тихо и торжественно произнесла я.
— Я хочу, чтобы ты… — он снял с меня полотенце и вытер меня. — Разве не странно? Сколько поэзии — прекрасной, возвышенной — написано за многие века, но ничто не может сравниться с простотой слов: «Я люблю тебя».
Он помедлил, посмотрел на меня серьезно и повторил:
— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Лита, милая, я люблю тебя.
Я была так взволнована, что расплакалась — теперь уже не от страха, сожаления или стеснения, а от радости, и это был самый блаженный момент в моей жизни.
Узкая кровать дожидалась нас. Теперь я бесстрашно бросилась к Чарли, ибо никогда не чувствовала себя более защищенной. На этот раз он был нежнее, а я на этот раз старалась, насколько могла, быть менее зажатой. Я искала его губы и целовала их, повторяя: «Я люблю тебя». Солнечный свет заливал комнату, но не было стыда в том, что мы видели друг друга. Я по-прежнему испытывала боль, когда он проникал в меня, но уже не такую мучительную. Я не отрывалась от него, боясь отпустить и надеясь разделить с ним, хотя бы чуть-чуть, его удовольствие. Когда это случилось с ним, на мгновенье я почувствовала некоторое разочарование, что это — чем бы «это» ни было — не приходит и ко мне. Он лежал обессиленный и задыхающийся в моих объятиях, моей же высшей наградой было наслаждение, которое ему дала я. Больше мне ничего не было нужно.
Когда мы оделись, я спросила: «Ну, как я была, ничего?» Это был идиотский вопрос, я знала, что зря задала его. Пола Негри и другие искушенные женщины не стали бы задавать такой глупый вопрос. Но я не смогла сдержаться.
Чарли засмеялся.
— Нет, — ответил он.
Я посмотрела на него испытующе.
— С чего бы? Ни одно искусство не осваивается сразу. Искусство любви — высочайшее из искусств, оно нуждается в практике. Но я подозреваю, ты будешь прекрасной ученицей, Лита.
— Не надо так говорить, — слегка обиделась я. — Я хочу быть больше, чем просто ученицей. Это звучит так, будто речь идет об уроках игры на фортепьяно.
Он снова засмеялся.
— Не спорьте с учителем, юная леди. Поторапливайтесь. Нас ждут внизу отменные сэндвичи и чай. А потом — быстренько к маме.
В дверях спальни он снова поцеловал меня.
— Я правда без ума от тебя.
После этого дня мы старались оставаться вдвоем при всякой возможности — иногда на пару часов, иногда на пару минут. Когда времени было мало, мы едва успевали взять друг друга за руки. Теперь я почти испытывала ту захватывающую страсть, которую по его уверениям мне еще предстояло узнать, и я трепетала, когда Чарли смотрел на меня с откровенным одобрением после каждого акта любви. Кто был распущенным? Разумеется, не эта обожающая девочка, которая принадлежала телом и душой Чарли.
Придумывание изощренных схем избавления от маминого надзора превратилось в игру, а мы с Чарли стали настоящими специалистами. Чем больше мы находились вместе, особенно после его оргазма, тем менее виноватой я себя чувствовала. Безусловно, в наших отношениях секс был связующим звеном, но постепенно не менее очевидно стало и то, что дело было не только в этом. Нам было хорошо друг с другом. Чарли, который обычно не был неудержимым говоруном, очень любил обсуждать со мной идеи съемок, даже если я не все понимала. Признаю с сожалением: у меня никогда не было иллюзий, что я способна хоть как-то удовлетворить его интеллектуально.
— Ты помогаешь мне тем, что ты рядом, Лита, — сказал он однажды. — Мне так покойно с тобой. Я не должен быть Маленьким Бродягой или большим руководителем. Я могу быть собой. Я не должен бояться тебя.
— Бояться? Разве кто-нибудь пугает тебя? — спросила я недоверчиво.
Он ответил, пожалуй, слишком легко:
— Почти все пугает меня. Постоянно.
Это было странное заявление для такого в высшей степени уверенного в себе человека. Я спросила, что он имеет в виду, но он пропустил вопрос мимо ушей.
В течение нескольких недель после моего первого визита в его дом Чарли развлекался изобретением способов нейтрализовать мою маму, и в то же время придумывал предлоги, чтобы проводить на час-другой меньше на съемках в дни, когда ему была необходима полная концентрация. Однажды в саду за его домом Чарли внезапно настигла ужасная головная боль — так он сказал менеджеру компании, — я же в то время должна была находиться в публичной библиотеке. Он обратился ко мне в приступе гнева.
— Черт подери, — жаловался он. — Я устал от всех этих хитростей, устал придумывать способы остаться с тобой наедине. Нелепое занятие. Что плохого мы делаем, почему должны лгать по поводу каждого своего движения?
Я объяснила ему.
— Минуточку, мисс Вина, — сказал Чарли. — А вы ничего не упустили? Последние два раза, когда мы были вместе, мы могли отправиться в постель. Но мы этого не сделали. Точно так же и сегодня. Так что же страшного мы делаем?
Мои брови поднялись. Он был прав. Мы перестали немедленно набрасываться друг на друга в те мгновения, когда оставались вдвоем. Мы начали использовать эти минуты для совместных прогулок и разговоров, для того, чтобы побыть вдвоем, просто потому что нам было хорошо вместе. Конечно, мы целовались и остро ощущали соприкосновение наших тел. Но хотя мы особенно не задумывались над этим, секс перестал быть единственной силой, которая сводила и удерживала нас вместе.
Я кивнула.
— Ты прав.
— Разумеется, я прав! Я люблю тебя, черт подери! Мне нравится быть с тобой. Я ненавижу обман. Твоя мама кажется вполне стойкой. Неужели она убьет меня, если ей рассказать о нашей невинной дружбе?
