Нам доставили еще некоторые припасы. Каждое отделение получило зубную щетку, пачку лезвий для бритья и сладкую плитку. Мы их разыграли в кости. Бегун выиграл сладкую плитку. Он долго мучился из-за невозможности разделить ее на десять человек, пока мы хором не убедили его съесть ее самому. Для этого он убрался с глаз долой, спрятавшись в какие-то кусты.
Пень продолжал строить и укреплять свой личный форт. Всякий раз, когда он попадался мне на глаза, у него или топор в руках, или бревно на плече. Однажды он взвалил на себя такое огромное полено, что оно повредило ему плечо — там образовалась глубокая рана. В мирное время такую пришлось бы зашивать.
Все упорно твердили, что вот-вот, буквально на следующей неделе, прибудет армейская пехота нам на смену.
Все были в отчаянии. Мы услышали, что армейские подразделения, направляющиеся к нам, уничтожены в море.
Хохотун и я посетили кладбище. Оно находилось немного южнее прибрежной дороги, идущей с запада на восток через рощи кокосовых пальм. Мы преклонили колени, чтобы помолиться у могил людей, которых хорошо знали. Их захоронения в основном были только украшены пальмовыми ветками, хотя кое-где виднелись и наспех сколоченные кресты, на которых были прибиты идентификационные бирки лежащих под ними людей. На некоторых крестах были закреплены жестяные медальоны, сделанные из консервных банок, на которых чьи-то заботливые руки вывели трогательные эпитафии:
«Он умер, сражаясь».
«Настоящий морской пехотинец».
«Большой парень с большим сердцем».
«Наш кореш».
«Чем тяжелей ему было, тем веселее он становился».
Было еще одно четверостишие, которое я встречал бесчисленное число раз, этакий крик души морского пехотинца:
Когда придет он на самый верх,
Отрапортует святому Петру:
«Сэр, еще один морпех
Закончил службу в аду».
Другие надписи, чаще всего имена погибших, выполнялись следующим образом: в землю загонялись патроны так, чтобы круглый медный конец оставался над поверхностью. Хохотун и я побродили по кладбищу, после чего решили осмотреться по сторонам. Совершенно плоская равнина тянулась далеко к холмам. Хохотун скорчил рожу и объявил:
— Здесь еще полно места.
— Это точно, — подтвердил я.
Потом мы дружно помолились у могилы парня из нашего взвода.
— Знаешь, — сообщил Хохотун, вставая, — у него перед Хелл-Пойнт было двести баксов. Он их выиграл в покер.
— Ну и что?
— А когда его хоронили, не нашли и десятицентовика.
* * *
Мы всячески пытались извести крысу, которая повадилась на нашу огневую точку. Мы поклялись убить ее и съесть — все-таки свежее мясо. Она заимела привычку бегать через амбразуру, причем двигалась настолько быстро, что нам казалось — эта тварь летит. Она на глазах толстела, а мы слабели от голода. В конце концов она даже перестала бегать — стала фланировать прогулочным шагом. Мы ее так и не поймали. А если бы и поймали, сомневаюсь, что съели бы.
* * *
Как-то ночью нас обстреляли подошедшие к берегу вражеские крейсера. Один из снарядов упал в темную речную воду недалеко от нас. Окоп содрогнулся, словно был вырыт в желе. Сначала никто не произнес ни слова, и только через несколько секунд Беззадый с надеждой объявил:
— Не взорвался!
— Разве ты никогда не слышал о взрывателях замедленного действия? — хихикнул кто-то из темноты.
Все засмеялись, а Беззадый тяжело и очень обиженно вздохнул.
В другой раз — ночь выдалась на удивление темной — мы сидели в окопах и прислушивались к шуму боя, доносившемуся со стороны холмов справа от нас. Мы получили приказ и были готовы к атаке. Всю ночь мы ожидали нападения, а утром услышали, что завершилась первая часть «боя на Кровавом Хребте». Японцы отброшены.
Когда наступила ночь, бой возобновился. А мы снова разбрелись по темным окопам и принялись ждать. На этот раз винтовочных выстрелов слышно не было — только артиллерию. Мы искренне надеялись, что нашу. Мы внимательно высматривали какие-нибудь признаки появления противника перед своими позициями, иногда с этой целью даже вылезали из окопа и ползли на берег реки — оттуда было видно лучше. Где-то там, в темпом мраке ночи, шел бой. Наша артиллерия теперь обстреливала наши же собственные позиции, покинутые морпехами и занятые противником. Зрелище заградительного огня — огневого вала — было более чем впечатляющим. Я находился довольно далеко, но у меня запыли зубы.
Утро было настоящим благословлением. Оно без остатка рассеивало страх, что японцы прорвут нашу оборону и хлынут в рощу. Мы знали, что японцы разбиты. Странно, но это знание не приносило облегчения.
Здоровяк объяснил эту странность на следующий день.
Мы собрались в тени единственного дерева на берегу реки. Здоровяк сидел, облокотившись о толстый ствол и поигрывая палочкой.
Он тщательно обстругивал палку острым ножом, срезая щепки белого дерева, и проговорил, не обращаясь ни к кому конкретно. Казалось, его даже не заботило, слышит ли его кто-нибудь.
— Они смелют нас в порошок, — сказал он, произнося слова в такт отлетающим щепкам. — Прошлой ночью они напали на летчиков, потом настанет и наш черед. Мы их, конечно, побьем. Наши парни пока их бьют. Но при этом мы каждый раз теряем людей. После каждого сражения в землю ложится пара сотен человек. Потери и у них есть, но это их не волнует. Жизнь у них стоит недорого. Слишком уж их много. — Он помахал аккуратно обработанной палкой. — У них много палок, а у нас только одна. У нас есть только мы. Сегодня приходил парень из 5-го и сказал, что японцы разгрузили еще два транспорта с войсками на Кокуме. Они медленно, но верно перемалывают нас. Каждый день мы теряем десять — двадцать человек из-за бомбежек. Каждую ночь «стиральная машина» чарли тоже уносит несколько жизней. Когда снова обстреляют с моря, нас, наверное, останется совсем мало.
А у них есть все, чтобы добиться желаемого, — продолжил он и выругался, потому что нож наткнулся на твердый сучок, — хотя бы потому, что у нас нет ничего. У нас нет кораблей, нет самолетов, кроме нескольких «граммапов», которые чаще всего не могут взлететь, потому что у нас нет еще и горючего. У них есть корабли, есть самолеты, и, похоже, есть достаточно времени. Поэтому я вам точно говорю, — в этом месте нож ушел слишком глубоко и палка сломалась, — скоро от нас тут ничего не останется.
Хохотун решил свести разговор к шутке:
— Что тебя не устраивает? У нас вроде бы пока все хорошо. Чего ты хочешь? Вернуться обратно к цивилизации и стать в длинную очередь за военными облигациями? Чего тебе не хватает? Птичьего молока?
