что-нибудь другое несъедобное.
9. Прежде чем заняться котлетным фаршем, не забудь поставить бачок с горячей водой для спасения замёрзших пальцев.
10. Не доверяй солить первое помощникам. Опыт показывает: они легко путают соль с лимонной кислотой или содой.
11. Не поддавайся искушению поручить заготовку продуктов на завтрак дежурному по лагерю. Не потакай безответственному расточительству.
12. Повесив оттаивать замёрзшие буханки хлеба, не забывай о них, иначе шишка на голове обеспечена.
13. Не жалей сахара для компота, ибо он, как поцелуй, должен быть не только горячим, но и сладким.
14. Уходя из камбуза, потуши свет и выключи газ, если не хочешь получить нагоняй.
18 ноября
– Ну и холодина сегодня, – сказал Гудкович, растирая застывшие пальцы над газовым пламенем. – На минуту снял рукавицы, чтобы записать метеоданные, и руки в момент замёрзли. Думал, отморозил.
– Подумаешь, удивил ты нас морозом, – сказал из-за занавески Дмитриев, – зато уже четыре дня как тишь да гладь да божья благодать. Ни подвижек, ни торошений, и вообще никаких происшествий.
Типун ему на язык. Среди ночи я проснулся от каких-то странных толчков. «Неужели Санька накаркал и начались подвижки?» – подумал я, высунувшись из спального мешка. И тут мой взгляд упал на странную фигуру, стоявшую на коленях у моей койки. При мутном свете лампочки я даже не сразу понял, что это Миша Комаров.
– Ты это что, Семёныч? – испуганно спросил я, мгновенно проснувшись.
Закрываясь от порывистого ветра, мы буквально ползком добрались до комаровской палатки. Михаил, кряхтя и стеная, забрался в спальный мешок, а я зажёг обе горелки и, повозившись с паяльной лампой, запустил её на полную мощь. Уложив своего пациента на живот, я принялся осторожно ощупывать его поясницу. Мышцы были сильно напряжены, и каждое прикосновение причиняло острую боль. Комаров охал, скрипел зубами, но стоически выдержал осмотр.
– Ну, старик, – сказал я успокаивающим тоном, – у тебя радикулит. Ты раньше-то болел им?
– Он, проклятый, меня с войны мучает. Но так сильно ещё никогда не прихватывало.
– Ладно, потерпи малость. Сейчас приготовлю грелку, сделаю растирание, примешь лекарство, отлежишься и через тройку дней будешь как огурчик.
– Да ты что, доктор? У меня работы навалом. Некогда мне разлёживаться.
– Ты лежи да помалкивай, – строго сказал я, – а не то Сомову пожалуюсь.
Поставив на плитку чайник, я сбегал за лекарствами в свою палатку. Пока вода нагревалась, я вылил на ладонь густую, желтоватую, остро пахнувшую смесь из скипидара, камфары и хлороформа и принялся растирать комаровскую поясницу. Когда процедура была закончена, я залил кипятком грелку, положил её на поясницу и обернул широким шерстяным шарфом.
– Ну вот, порядок. Теперь прими таблетки и постарайся заснуть.
Когда Комаров задремал, я отправился на камбуз. Восемь пар глаз уставились на меня с безмолвным вопросом.
– Что там с Комаровым приключилось? – спросил озабоченно Сомов.
– Радикулит, – коротко ответил я.
– Эка невидаль! Самая что ни на есть арктическая хворь, – сказал Курко, потирая поясницу.
– И геморрой тоже, – заявил Дмитриев тоном знатока.
– Во всём ты у нас, Саня, разбираешься, – заметил, усмехнувшись, Миляев. – Что в авиации, что в медицине.
Миляевский комментарий к заявлению Саши всех развеселил. Сразу с лиц присутствующих исчезло настороженное выражение.
– И надолго Комаров слёг? – спросил Никитин.
– Думаю, на недельку. Отлежится, и всё будет в порядке.
– Лиха беда начало, – буркнул Курко.
Костя как в воду смотрел. Днём я то и дело забегал проведать моего больного. Дело явно пошло на поправку. Боли в пояснице поутихли, и он попросил принести что-нибудь «пожевать».
Но, как говорится, беда не приходит одна. Вечером занемог Яковлев. Правда, температура оказалась всего 37,5˚, но кто его знает, как потечёт заболевание в условиях нашей жизни. Гурий хрипло кашляет, ругается на чём свет стоит, но ложиться в постель не желает.
С прогнозом болезни Комарова я явно промахнулся. Он, ворча и покряхтывая, явился на ужин в кают-компанию.
– Михал Михалыч, всё в порядке, – заявил Комаров, – могу завтра идти на аэродром.
От моих возмущённых требований немедленно отправляться в постель он только отмахнулся.
– Ну чего ты, Виталий, гоношишься? Чего мне сделается? Заживёт как на собаке.
В этом был весь Комаров, с его пренебрежением к медицине, жаждой деятельности и неистощимым трудолюбием.
19 ноября
Все жители лагеря в волнении: исчез Ропак. Вот уже вторые сутки, как от него ни слуху ни духу. Заблудился ли он в торосах, попал в трещину, встретился с медведем или схватился с Торосом, пустившимся в бега? Саша Дмитриев места себе не находит. Он, прихватив Зяму, уже несколько раз обшарил все окрестности лагеря в поисках собаки. Но безрезультатно.
И вдруг сегодня, когда мы уже забрались в спальные мешки, откидная дверца приподнялась и в палатку протиснулся Ропак. Но Боже мой, в каком виде! Отощавший, со свалявшейся шерстью, с незажившими царапинами на морде. Помедлив, он, прихрамывая, направился к Сашиной койке и, став на задние лапы, положил передние ему на грудь.
– Ропачок, милый, нашёлся, – со слезами в голосе пробормотал Дмитриев, обнимая собаку. – Кто же тебя так ухайдакал, бедняга?
Ропак лизнул Сашу в нос, опустил лапы на пол и поприветствовал меня с Зямой лёгким повизгиванием. Постояв немного, он подошёл к газовой плитке, растянулся на полу, положил голову на вытянутые лапы и тяжело вздохнул, как смертельно усталый человек.
До чего же красив наш Ропак! Стройный, мускулистый, с настороженными ушами, вытянутой мордой, украшенной большими карими глазами, в которых светится недюжинный, хотя и совершенно собачий ум. Пёс ужасно обидчив, и стоит прикрикнуть на него, как он опускает голову и медленным шагом покидает палатку.
22 ноября
Курко ворвался на камбуз с криком:
– Доктор, скорей! Жора Щетинин помирает.
Я нахлобучил шапку и в одном свитере помчался к радиостанции. У входа в палатку стояли Гудкович и Петров, поддерживая под мышки обмякшее тело Щетинина.
Из раскрытой настежь двери валили белые клубы: это тёплый палаточный воздух, мгновенно охлаждаясь, превращался в пар. К моему приходу палатка успела достаточно проветриться, и Щетинина внесли внутрь, бережно уложили на койку. Он был без сознания. На белом как мел лице выделялись обведённые тёмными кругами запавшие глаза. Из посиневших губ вырывалось хриплое дыхание. Я пощупал пульс: 120 ударов в минуту.
Все признаки указывали на острое отравление окисью углерода. Не теряя времени, я зажал ему пальцами нос и, прижавшись губами к его полуоткрытому рту, сделал сильный выдох. Потом, дав ему самостоятельно выдохнуть, повторил эту процедуру ещё несколько раз.
Пока я делал искусственное дыхание, Дмитриев сбегал в палатку за ящиком скорой помощи и, следуя моим указаниям, поставил на плитку стерилизатор, наполнил
