что вся энергия ушла. И сил хватило только галстук развязать, костюм снять и чуть позже чайку заварить. Опять-таки: гемоглобин низкий (в тот момент уже до восьмидесяти упал), сердцебиение. И ты как бы на внешнем управлении. Сам себя спрашиваешь, сам себя проверяешь. Например: надо поесть, почитать, пообщаться, подруга, друзья… Я же их люблю! Точно, люблю. Да, кто-то куда-то звал. Кто-то обещал заехать. Привезти что-то. Не помню что, мне ничего почти не надо. Я ничего не хочу. Да, я знаю, что кушать надо и надо кушать, да-да-да, чёрт подери, прошу прощения. Да, обязательно-обязательно, конечно-конечно, да-да-да, спасибо огромное, целую руки, но можно я просто полежу сейчас просто… нет у меня никаких планов, я не знаю, что там на неделе той или этой, я не понимаю, что такое среда после восемнадцати ноль-ноль, нет, мне неинтересно, где какие пробки, геморрои, переобуть резину и чей шеф может отпустить, а может не отпустить, эти все отчёты не задерживаются у меня в голове ни на секунду, могу сказать одно: соберёшься приезжать – давай, едешь: эсэмэс «я выезжаю», только не надо мне обещать что-то за недели, потом переносить неделями, нет мне ничего не надо, господи, я эту жратву элементарную сам как-нибудь, да, я её сам как-то что-то, ну что мне меню щас огласить, господи, я даже не помню, какой день недели, да «кушаю» я, господи боже мой, клянусь всеми святыми, вкушаю, блин, с наслаждением, что именно – ну всё, овсянку… да понимаю, господи, бога ради, ну сколько можно отчитываться, ну можно мне полежать просто, «можно-пожалуйста, я полежу» – даже до такого модно-безграмотного оборота опущусь…
Это вот один из вариантов поведения онкобольного. Меня, молодого и тогда ещё крепкого, непорезанного. И это даже – сносный вариант. Вообще-то про химиотерапию рассказывают разное. Про тошноту, рвоту и выпадающие волосы вы слышали. У меня при первых курсах обошлось без этого. Дальше не знаю, что будет, но вот это чувство бесчувствия – это очень тяжело психологически, поверьте. Ты ничего не планируешь, а когда на тебя ещё давить пытаются типа вставай-дерзай-зажигай-надожить – ничего, кроме раздражения, не испытываешь.
Мы бываем очень капризными. Я столько слышал историй про бабулек, у которых съезжала крыша. От беспомощности. И которые, выздоровев, не вспоминали о себе-той. И никто им не напоминал, конечно. Понимали люди такое: что себе не принадлежишь, находишься на внешнем управлении. Мне кажется, у меня и память ухудшилась. И это у меня всего лишь шесть недель на таблетках и три капельницы. А что с пожилыми, которых прокапывают сутки-двое-трое, как моего недавнего соседа по палате?.. Тут по-любому крыша начнёт съезжать! И уже хочется хотеть. И когда в небольшую передышку после химии ты возвращаешься к самому себе, постепенно включая, как рубильники на заводе, свои чувства, – вот это просто блаженство. А вы говорите – жизнь страдание!
Намасте нам всем!
Болезнь как профессиональная деформация. Или профдеформация как болезнь?
Я двадцать лет пишу о музыке. Половину жизни, получается. Ничем я так долго не занимался. И что теперь, нашёл, выходит, новую тему? Или она меня нашла? Не знаю.
Вообще-то журналист тему не выбирает. Тема – это судьба. Но, если честно, всегда немного завидовал коллегам, пишущим на серьёзные темы. Война там, катаклизмы и прочее. Что станет частью истории. Мелких тем не бывает, но тема формирует сознание. Лев Толстой, попав на Крымскую войну, ещё не был писателем, тем Львом Толстым, которого мы знаем. Он был газетным корром. Но из его корреспонденций сложилась книга «Севастопольские рассказы», факт мировой литературы.
Я прочувствовал, как болезнь отнимает энергию, которая пошла бы на работу. Даже на творчество вообще. Морально ты тоже не на высоте, а что можно придумывать, когда у тебя в крови жуткие клетки эти? Что рядом с этим может быть важного, какие, на фиг, тексты, тем более – художественные?
Посты свои я писал в качестве психотерапии. Но вскоре почувствовал, что они оформляются в некий жанр. И люди мне говорили: ах как хорошо написано, просто и ясно. Я недоумевал: люди, эти тексты лишены стиля, это чистый крик души, это выражение страха и просьба о помощи. О моральной поддержке. Почти сразу пошёл этот фидбэк: вы важные вещи проговариваете, помогаете людям… Вот недавний коммент: «Саша такие правильные буквы пишет всегда. Я много нюансов принимаю к сведению, и даже поведение мужа становится понятней. А то ведь он молчит, как рыба об лёд, чего ни спроси – всё норм, а сам странный ходит. Что в голове у него, знать бы, помочь, дак ведь нет, не пустит в мысли свои. Спаси Господи, Саш, пишите больше и чаще. Можно обниму?» Можно. Я просто счастлив, когда слышу такое. Живу не зря, стало быть.
Лёжа в больнице оба раза, я учил испанский язык. Почему испанский? А нипочему, просто так. У меня с романскими языками проблемы – я вон французский даже до какого-то нормального уровня довести не могу, интервью на нём брать пока не готов, а хочется. Испанский мне в профессиональном смысле не очень интересен – ну подумаешь, латиноамериканская попса… Что там? Ну там другой мир, параллельная вселенная. Пересекается с англо-американо-европейской попсой только в фигурах типа Энрике Иглесиаса, которых и десятка не наберётся. Таких, чтоб и нашим и вашим. Ну можно и туда залезть. Но пока неинтересно. Ну так вот, время было, в голову всё равно ничего не шло хорошего, так что я лежал и штудировал самоучитель испанского para empezar [8] и слушал подкасты. Заодно подписался на рассылку газеты La Vanguardia. И вот там сюжет прошёл про барселонскую дизайнера/ку и художницу по имени Сесилия Бофаруль, наверное, по-русски так. Она написала книгу про свой рак Me quiero vivir («Я хочу жить»). Я подписался на её инстаграм. Она боролась и борется. И работает. Пишет очень тонкие акварели, воздушные, прозрачные и тёплые, как дыхание.
Я подумал: вот почему у нас такое не переводят? Может, мне взяться, хе… И тут же: нет, а почему у нас не пишут такое? В нашей стране что, простите, опыта такого ни у кого нет? Я-то лично считаю, что в мире и в стране онкологическая эпидемия. Чернобыль, грязная природа или что – но рак уже… Все в группе риска. И никто никогда к такому не готов.
Есть про болезни, да. Событием стала книга Анны Старобинец «Посмотри на него».
Мы с Анной были, кстати, коллегами-сослуживцами, молодыми авторами газеты «Время новостей». Она тогда ещё не была тем знаменитым
