Два года спустя они встретились на «Большой прогулке». Для знаменитой сцены в таверне был предусмотрен один съемочный день в постели комнаты № 6: в конце концов их потребовалось десять! Бурвиль и он все время добавляли новые реплики. Жерар Ури, надо отдать ему должное, отпускал вожжи и смеялся вместе с ними, не считаясь ни с затраченным временем, ни с количеством использованной пленки, ни с удорожанием сметы.
Оливье
Бурвиль внушал отцу доверие. Уверенный в его таланте, он не считал нужным объяснять ему, что смешно, а что нет.
— Играя с Андре, я отдыхаю. К тому же он прелестный человек, всегда в хорошем настроении. Счастливый характер! Вот бы он поделился им со мной, мне бы тогда легче было ладить с людьми.
Этот внутренний комфорт совершенно менял его поведение. Не жалуясь, он переносил все трудности съемок, да еще смешил других, помогая им справиться со своими страхами.
— Гроза прекратится через час? Надеюсь, что Боженька ниспослал ее не в наказание за мои грехи. Потому что тогда мы тут застрянем на четыре дня! Ты думаешь, мы уложимся, Андре? Впрочем, не имеет значения, вернемся сюда в лучшее время года.
Я общался с Бурвилем только на съемочной площадке. Их обоюдная сдержанность объяснялась присущей им застенчивостью. И тем не менее я убежден, что отцу хотелось пригласить Бурвилей погостить в Клермон. Но он считал, что Андре предпочел бы нас пригласить к себе в Нормандию. А тот был уверен в обратном, словом, мы были не готовы к встрече!
Патрик
«Зритель потерял в его лице умного человека, обладавшего своим стилем и знанием людей… Это был очень порядочный, компанейский человек, простой, бескорыстный, без тени педантизма. Я достаточно знал его, чтобы сожалеть об его уходе». Так говорил Сен-Симон о Лабрюйере, то же самое мог сказать и отец после смерти Бурвиля. Его уход, увы, не стал неожиданным. Первые признаки болезни уже были заметны на «Большой прогулке». Его смерть положила конец поразительному дуэту.
Оливье
В июне 1967 года начались съемки «Больших каникул» Жана Жиро, талантливого человека, с блеском снявшего серию «Жандармов». Отец обожал с ним работать.
— Я в восторге, что снова встречусь с Жаном, вот уж повеселимся! — говорил он. — К тому же я по-настоящему обязан ему началом своей карьеры в фильме «Ни шиша!».
В первый съемочный день я отправляюсь на студию «Булонь-Бианкур». Плеяда молодых актеров, приглашенных сниматься, открывает передо мной новые горизонты. Я буду делить с ними их заботы, участвовать в розыгрышах, которые часто оборачиваются новой формой юмора. Короче, предстоит работа со сверстниками.
Сценарий Жака Вильфрида сразу понравился отцу.
— Просто здорово делать фильм с молодыми актерами и для молодой публики!
Нравились ему и сцены, которые должны были сниматься в Англии: он вообще любил английский язык.
— Говорить по-английски с сильным французским акцентом очень смешно!
Роль отличника мне предложил отец. Мы часто говорили о несносных первых учениках в классе, кляузничающих на своих товарищей. Я рассказал ему про одного моего однокашника, который каждую неделю показывал учителю естествознания свой гербарий. Он запомнил это и использовал, чтобы мой герой выглядел еще омерзительнее. В первой же сцене, когда я должен расхаживать по просторному салону в ожидании отца, чтобы затем присоединиться к нему за столом, возникла проблема. Ослепленный прожекторами, я никак не могу проделать это естественно. Шесть метров, отделяющих меня от него, кажутся непреодолимыми.
— Тут ты ползешь, как улитка! — говорит он.
Или:
— Ты слишком опускаешь голову!
После десяти неудачных дублей отец просит оператора погасить свет.
— Пошли! Погуляем по декорации. Видишь, мы идем туда, потом возвращаемся, затем обходим все помещение. Теперь ты двигаешься совершенно нормально!
Включаются софиты, и он снова заставляет меня пройтись по комнате.
— Ну вот и хорошо! Скоро ты сможешь танцевать тут ригодон!
Постепенно мой страх перед пространством рассеивается. Но понадобится еще десять дублей, прежде чем появится какой-то намек на непринужденность.
Отец успокаивает меня:
— Ты бы видел, как неловки были Делон и Бельмондо в своих первых фильмах! Им пришлось немало потрудиться, чтобы обрести нужную выправку.
Пока я зубрю свой текст, он мимикой показывает, как ведет себя первый ученик, помогая мне тем самым лучше войти в роль. Но я чувствую себя еще не очень уверенно.
— Ты должен повторять про себя: «Ну, что еще мне скажет этот болван?» Это облегчит твою задачу.
С помощью подобных приемов мне удается справиться с замешательством, но я отдаю себе отчет, сколько усилий потребует моя роль.
— В нашей профессии надо выкладываться. Ты должен весь день думать о своей игре, даже в метро. Можешь придумать для себя ситуацию и закрепить два-три движения, две-три фразы.
Атмосфера на съемках приятная. Луи отлично ладит с Жаном Жиро, а молодые актеры Франсуа Леккиа, Морис Риш и Мартина Келли восхищают его.
— Они уже достаточно овладели ремеслом, чтобы забавляться во время работы. Их присутствие в компании старых скучающих профессионалов вносит разрядку. Это напоминает симфонический оркестр, в котором иные играют с унылым выражением лица, явно только ради заработка, и им наплевать на исполняемое произведение. Кстати, я вспомнил пресловутый гэг из «Большой прогулки», который мне пришел в голову еще до начала съемок. «Оркестр под руководством дирижера, — записал я тогда, — исполняет знаменитое произведение. Музыкантам на это наплевать, они переговариваются, как восьмиклассники на уроке!»
Для съемки на натуре сцены отплытия парусника мы отправляемся на берега Сены, в Мюро. Луи в этой сцене не занят. В отсутствие отцовского глаза я испытываю благодатное чувство раскованности. Мне кажется, что у меня выросли крылья, что меня взяли на этот фильм, как полноправного актера. Моя игра становится более естественной, я нахожу нужные интонации, не забывая, конечно, преподанные в предшествующие дни уроки. В первой сцене Мартина Келли грубо сталкивает меня в воду. Мостик яхты имеет в высоту четыре метра, и каскадер приготовился заменить меня на общем плане. Но, вспомнив о своих крыльях, я уверяю Жана Жиро, что сам могу прыгнуть, и это вполне устраивает оператора.
«Мотор! Начали!» Мартина хватает меня за шиворот и толкает через бортовое ограждение парусника. Я с громким плеском падаю в Сену, погружаюсь на пять метров в воду, задев попутно плечом якорь соседнего судна. Поднятый на палубу, понимаю, что легко отделался несколькими синяками. Очень довольный собой, рассказываю об этом в тот же вечер отцу.
