О Дуббельт Кушелев говорил, что она очень бестактна. Раз она привела его в ужасное положение. К ней пришел вел. кн. Константин Николаевич в то время, когда Кушелев ей говорил стихи на крестины его внуков; первые, сочиненные Грейгом, а вторые им — «Вот мчится тройка удалая». В стихах говорилось, что лошади все имеют недостатки, а именно: Грейг страдает подагрой, Зеленой — тоже, а в середине старая дева, и на руках у нее князь Иван. Через год снова крестины, и та же мчится тройка, «все те же рыла, а на руках у девы князь Гаврила». Это насмешка, и вдруг бы ее сказать дедушке. Бывают бестактные особы: она хотела, чтобы Кушелев повторил это Константину Николаевичу.
5 мая.
Вчера я убежала от митрополита, чтобы не сказать дерзостей этой Лизандер, которая с ним обращается очень вольно. Он хотел почесать глаз, она схватила его руку и сказала: «Не сметь!» С восторгом рассказывала, что причащалась у владыки, у него разговлялась.
Рассказала, что была на исповеди у священника Желобовского, который хохотал, когда она исповедовалась у него. Она ему сказала, что влюблена в духовное лицо. Тот сказал, что нехорошо это, если у него есть жена и дети, нехорошо ей его смущать. Она расхохоталась и сказала, что он не женат и что он «душка». Все это она говорит про митрополита. Потом говорила про Платона, называла его злючкой и гадким, показывала, как она его щиплет, что она ему всю репутацию испортила. Платон будто говорит ей комплименты и все спрашивает; «Маша, ты меня не любишь?» Рассказывала, что у Платона бывает бог знает кто, что дамы, которые к нему приходят, похоже, что они пришли с рынка. Будто ей Платон несколько раз говорил: «Маша, будь со мною добра, веди себя со мною любезно».
Можно себе представить, какое тяжелое испытываешь впечатление, когда слышишь у святителя церкви такие речи, и что он не останавливает такую подлую женщину. Теперь об этом все начинают говорить. Лавра же заброшена, служба там производится небрежно, и все жалуются. Пример свыше дурной; как допустить эту чучелу кряду 8 дней ездить к себе и не закрывать ей дверей? Это будет, наверное, скандал, а владыка ничего дурного тут не находит.
10 мая.
Завтракал Moulin. Рассказывал, что французское правительство прислало сюда делегатов-банкиров, чтобы предложить России заем на очень выгодных условиях. Цель их состояла в том, чтобы на эти деньги Россия могла бы еще усовершенствовать свое оружие и построить несколько стратегических дорожек, а также на главных линиях второй путь, чтобы в случае войны скорее произвести мобилизацию войск, но здесь все это не уразумели и отказались от займа. Лабуле сказал Moulin, что он занимается опасными вещами, но это его дело; он только нашел необходимым его предупредить, так как этим он может нажить себе врагов. Moulin смотрит здраво на дело и говорит, что если он ничего не будет делать, то какой же он будет агент своего правительства. Он привез в подарок Ванновскому план Мольтке на случай войны, который французы купили у немцев, собирается говорить с Ванновским и о деле займа, ибо находит очень важным столько же для нас, сколько для Франции, чтобы мы были более подготовлены к войне. Мельком рассказал, как поймали Анненкова, который показал банкирам в Париже бумагу, будто бы подписанную Вышнеградским, и которая оказалась фальшивой. Резанов заметил в статье Татищева «Болгария и Россия», которую запретили теперь печатать в «Новом времени», что Татищев отделал Игнатьева, говоря, что Сан-Стефанский договор был написан весь в пользу славян, а Берлинский конгресс, где присутствовал гр. Шувалов, — в пользу Европы. О России ни тот, ни другой не подумал.
Был Романченко. Говорили о Плеве. Он его находит честным, прямым человеком, говорит, что Плеве всегда исполнит то, что обещал, что на его слово можно положиться, Дурново был не такой. Он был ближе к Толстому, ходил к нему очень часто, без доклада всегда, но часто ему не высказывал того, что, бывало, сообщал другим. Но Плеве имеет гораздо больше значения у Толстого; что он, хотя и не ходит к Толстому каждый день и всегда испрашивает раньше аудиенцию, но мнение его Толстой всегда принимает к соображению, и всегда бывает так, как доложил Плеве. Но все-таки Дурново больше любим Толстым. Об Игнатьеве Романченко сказал, что он добрый человек, но неимоверный лгун. Всегда спешил, всегда у него было мало времени, возил страшно много докладов государю и часто к нему их посылал, чего не делает Толстой — он более 20 никогда не берет. Теперь Плеве много решает дел без графа.
12 мая.
Романченко рассказал, будто взятый около дома Министерства государственных имуществ человек с револьвером в руке хотел убить Толстого. В день очередного доклада Толстого этот человек, фамилия его Карин, шесть раз в 10 часов (время, когда уезжает Толстой) прошел около его подъезда. Городовой и швейцар Плеве его заметили. Но в этот день Толстой, чувствуя себя нехорошо, не поехал, а послал Романченко извиниться. Но этот человек этого не знал — в 12 часов он снова вернулся. Тогда здесь оказался филер (швейцар Плеве думал, что это новый агент Пузанова) и начал за ним следить. Наконец он не вытерпел и спросил, скоро ли его оставят в покое, затем сказал, что хотел убить Пузанова за обиду в театре, а потом заявил, что хотел себя убить и, чтобы придать себе храбрости, ходил и искал портерную. Тут его схватили и посадили. Пузанову Грессер и Шебеко приказали ничего об этом не говорить Толстому. В 8 часов приехал Шебеко и просил Романченко доложить графу. Но Романченко сказал, что граф лежит болен. Тогда он начал ходить по комнате. В это время неожиданно спустилась к мужу графиня. Он бросился к ней, стал ей что-то говорить, она ушла к графу, вскоре и его туда пригласили. После него приехал Грессер. На другой день граф спросил Пузанова, почему он ему ничего не сказал. Пузанов отвечал, что ему велели молчать. Хотели сами объявить, чтобы уменьшить заслугу Пузанова. Грессер же сделал ему выговор, что он арестовал Карина на улице.
13 мая.
Пришел Каульбарс. Е. В. ему сказал, что, верно, отношения Марии Павловны ко двору хороши, так как она всюду является с императрицей. Он на это сказал, что часто это означает обратное. После известного письма Боби Шувалова он раз пришел в Царском к Владимиру Александровичу. Входя с ним в залу, они увидели Шувалова, которого вел. князь очень дружески встретил, затем увел его к жене. Завтрак запоздал на 20 минут. Когда вышли вел. князь с женой и Шувалов с женой, все, кроме вел. князя, были страшно красны, и во время завтрака все внимание хозяев было обращено на Шуваловых. После завтрака Каульбарс сказал вел. князю: «Monseigneur, maintenant je ne comprends rien» (Ваша светлость, теперь я ничего не понимаю (.франц.).). Ha это вел. князь отвечал: «Il y a beaucoup de choses, que vous ne pourrez comprendre jamais» (Многого вы не сможете понять никогда (франц.).).
