Я был в восторге, потому что Келвин был одним из тех людей, которые серьёзно погружали меня в музыку. У Донди был альбом Defunkt, и когда к нам домой приходили люди, он включал его и говорил: “Все в круг. Энтони будет танцевать”. И я выделывал всякие движения. Танцы стали этаким игровым соревнованием для нас, и однажды мы все начали ходить на танцевальные конкурсы. Мы ходили в Оскоз, хиппи-панк-рок дискотеку на Ля Синега, и Хиллел, Майк и я принимали участие в конкурсе. Мы были безбашенными. Большинство людей делали обычные движения, которые все видели раньше, но мы выходили и придумывали новые ходы. Кроме постоянного прослушивания записей, у Донди была ещё и дорогая электрогитара и усилитель. По выходным, когда не работал секретарём на телефоне своего отца, он сидел и отрывался со своей гитарой. Он знал немного аккордов, но много играл мимо нот, поэтому, когда он начинал лажать, я обычно выходил из дома. Тем не менее, однажды Донди предложил мне, Майку и ему создать группу. Он играл на гитаре. Я пел, а Майк играл на басу. Даже при том, что это была больше шутка, нежели что-то ещё, мы репетировали несколько раз в театре его отца в Голливуде. Самым большим вкладом в этот проект было его название. Наш друг Патрик Инглиш (Patrick English) обычно называл свой член “затычкой”, и я думал, что это было фантастическое прозвище. Поэтому я стал Затычкой-Пузырём. Донди назвал себя Тормозным Марком. Я забываю имя Майка. Мы называли себя Затычка-Пузырь и Сутенёры Груди (Spigot Blister and the Chest Pimps). Сутенёрами груди были прыщи, которые проживали на достигшей половой зрелости груди Майка. Наши репетиции состояли в основном из шума. Если вспомнить, это было больше становлением личности, чем становлением музыки. Мы не писали песен и даже слов, мы просто создавали отвратительный шум, орали и ломали вещи вокруг. В конечном счёте мы потеряли интерес во всём этом проекте.
Но видеть Келвина Белла было вдохновенным для меня, и у меня было чёткое чувство, хотя у меня не было конкретных средств достижения, что чем бы я ни занимался в итоге в жизни, я хотел дать людям почувствовать себя так, как эта музыка давала мне себя почувствовать. Единственной проблемой было то, что я не был гитаристом, не был басистом, не был барабанщиком и не был вокалистом. Я был танцором и маньяком вечеринок, и я не знал, как воплотить это в работу.
Каждая моя попытка хотя бы задержаться на работе заканчивалась мрачным провалом. Ещё в Фэйрфэкс я прошёл через ряд дерьмовых работёнок, которые явно показали, насколько неспособным я был влиться в общество. Я работал в агентстве коллекций, я работал в пригородном магазине, я даже работал несовершеннолетним официантом в Импрове, но меня быстро доставали все эти занятия. В UCLA мне были так нужны деньги, что я читал на стенде “для дрянных объявлений, где мы можем эксплуатировать студентов и заставлять их работать ни за что” объявление, что богатая семья в Хэнкок Парке нуждалась в человеке для выгула собак, двоих Шепардов. Я был не прочь ежедневно прогуливаться и ходить с собаками, но эта было какой-то жертвой, выгуливать этих собак всего за двадцать пять долларов в неделю.
В одно время в тот первый год я не мог больше платить Донди за аренду, поэтому мне пришлось выехать. Я вернулся всё к тому же стенду с объявлениями и нашёл одно, где было написано: “Жильё и питание для молодого человека, желающего принять участие в заботе о девятилетнем мальчике. Матери-одиночке нужна помощь: отводить и забирать мальчика из школы”. Женщина жила в маленьком и странном доме в Беверливуде. Она была молодой матерью, которая была обманута каким-то чуваком и теперь жила одна с так называемым гиперактивным, испытывающим недостаток внимания ребёнком, которого лечили Реталином. Я сразу ей понравился. Мои обязанности были не особо большими, в основном делать все для того, чтобы парень попадал в школу утром, и забирать его днём, покормив.
Для меня это было идеально. У меня была крыша над головой, какая-никакая еда в желудке и милая комната, куда регулярно приходила Хайа, и мы громко занимались любовью. Через некоторое время я подружился с маленьким парнем. Возможно, к нему было психологически сложно найти подход, но он не был гиперактивным и не страдал от недостатка внимания. Когда мы были вместе, он не был нервным или бесконтрольным. Я читал, что, когда взрослые принимают Реталин, то вместо успокающего эффекта, он стимулировал активный химический баланс. Однажды вечером пришли Хиллел и Майк, и мы решили проверить эту теорию. Вместе с отличной украденной бутылкой финской водки мы были готовы к этой гонке. Мы съели горсти Риталина и превратились в три пьяные кометы, носящиеся по дому. Мальчик отлично провёл время, и, когда его мама и её парень подвыпившие вернулись домой, она стала с нами тусоваться, не подозревая, что мы были под кайфом от лекарств её сына. Тем не менее, в итоге она уволила меня.
В университете я тоже был почти историей. С первых недель, я почувствовал себя отчуждённо в жизни кампуса, настолько посторонним, что я увековечил это чувство рваной причудливой стрижкой. Я решил постричь все мои волосы очень коротко, кроме затылка, где они были длинными до плеч. Я не подражал хоккеистам или канадцам, это была просто моя идея панк-рокерской стрижки. Вообще на неё меня вдохновил Дэвид Боуи (David Bowie) в эру Pinups, но моя причёска не была огненно красной, и я не ставил волосы спереди, они были взлохмачены. Для людей в UCLA это было отвратительно. Даже мои друзья были ошарашены ей. А Майк одобрил. Он всегда говорил, что одним из моих величайших достижений было изобретение этой причёски.
Верх моего отчуждения в UCLA наступил позже в тот год. Майк, Хиллел и я только что закончили одну из наших Канторовских акций “обедать и смываться”. Мы были под кислотой и слонялись по улицам. Мы проходили по аллее, и я наткнулся на все эти вещи, выброшенные какой-то задницей. У меня сразу же наступил кислотный момент ясности, и я полностью разделся и напялил эту огромную, странную, неподходящую одежду. В некотором смысле она даже была красивой и королевской; на штанах даже был какой-то переливающийся шёлковый узор, стремящийся вниз. На эту одежду, объединённую с причёской Затычки-Пузыря, стоило посмотреть. Я не ложился спать всю ночь, а утром пошёл на занятия в этом мистическом костюме задницы. Но у меня всё ещё было похмелье от кислоты, поэтому я вышел и лёг на газон.
Хайа нашла меня.
- Что с тобой случилось? - спросила она.
- Я был под кислотой и не спал всю ночь, сейчас я не могу врубиться в мой урок астрономии, - сказал я.
- Ты выглядишь ужасно, - сказала она.
Она была права. Я выглядел ужасно и чувствовал себя ужасно, и это был момент, когда я осознал, что я не собирался продолжать всё это вокруг меня. Но в то же время я не осознавал, что для Хайи и меня всё также не могло продолжаться.
