Как бы то ни было, но именно в апреле произошло событие, круто изменившее судьбу наследника: 2 апреля 1894 года он выехал в Германию, а 5-го в Кобурге встретился с принцессой Алисой. «Нас оставили вдвоем, и тогда начался между нами тот разговор, которого я давно сильно желал и вместе очень боялся, — записал он в дневнике 5 апреля 1894 года. — Говорили до 12 часов (то есть два часа — с 10 часов утра. — С. Ф.), но безуспешно, она все противится перемене религии. Она, бедная, много плакала». Из слов «она все противится» можно заключить, что вопрос о ее грядущем замужестве (следовательно, и о перемене религии — одно было невозможно без другого) поднимался еще до «решительного» разговора 5 апреля и встречал определенные сложности именно из-за необходимости «переменить веру». Неслучайно, встречаясь с Алисой на следующий день, цесаревич «поменьше касался вчерашнего вопроса». В то же время с Алисой много разговаривали родственники (ведь официально все собрались на свадьбу брата принцессы — герцога Эрнста Гессен-Дармштадтского и внучки императора Александра II Виктории-Мелиты Саксен-Кобург-Готской).
Восьмого апреля, в пятницу, все окончательно выяснилось — помолвка состоялась. «Боже, какая гора свалилась с плеч; какою радостью удалось обрадовать дорогих Мамá и Папá! — записал в дневнике цесаревич 8 апреля. — Я целый день ходил как в дурмане, не вполне сознавая, что, собственно, со мной приключилось!» Все родственники собрались, император Вильгельм II, сидя в соседней комнате, ожидал окончания разговора цесаревича и принцессы с дядями и тетями. Затем «все семейство долго на радостях лизалось».
В течение нескольких дней Николай Александрович постоянно встречался со своей невестой, не скрывая радости от случившегося («Как хорошо было вместе — рай!» — записал он в дневнике 19 апреля, горюя о том, что приходится расставаться на долгое время). Уже 22 апреля цесаревич прибыл домой — в Луге его встречали офицеры, которых поразил равнодушный вид великого князя; «…казалось, — написал Н. А. Епанчин, — что счастливый жених должен выглядеть иначе». Но Николай Александрович умел владеть собой — и тем самым часто невольно обманывал окружающих. Понять, насколько он возбужден или расстроен, всегда было непросто. Недостаточная информированность, усиленная слухами, порой рождает странные истории: так, например, в столице распространялся слух о сцене, состоявшейся между царем и наследником непосредственно перед отъездом последнего в Германию. Якобы наследник не хотел ехать, но затем телеграфировал самодержавному отцу, что исполняет его волю — женится. «Цесаревич сделал предложение так, — писала А. В. Богданович 18 апреля 1894 года, — спросил Алису: „Нравится ли вам Россия? Если хотите составить ее счастье — я предлагаю вам мою руку“». Далее А. В. Богданович отметила, что невеста наследника, как говорят, менее красива, чем ее сестра Елизавета Федоровна, «но больше твердости характера и воли».
О том, что цесаревич накануне отъезда в Кобург имел откровенное объяснение с родителями, сумевшими побудить его к поездке, писал и граф В. Н. Ламздорф. Он же вспомнил о слухе, согласно которому балерина М. Кшесинская «в качестве окончательного расчета за отношения с августейшим любовником» получила 100 тысяч рублей и дом. Слух о расчете с Кшесинской понятен, но почему Ламздорф говорит о нежелании наследника жениться? (Иначе зачем самодержцу и императрице-матери побуждать его к поездке?) Не объясняя приведенную информацию и ниже делая запись 8 апреля 1894 года о помолвке русского великого князя и гессенской принцессы, граф указывает, что министр иностранных дел (Н. К. Гирс) «не особенно очарован подбором будущей супруги наследника; возможно, что не совсем уверен и в том, будут ли довольны Их Величества». Получалось, что настаивавшие (как об этом писал сам Ламздорф) на поездке наследника в Кобург Александр III и императрица Мария Федоровна могли быть недовольны выбором невесты. Зачем же было тогда настаивать? Известный дипломат, человек, умевший анализировать получаемую информацию, граф допустил логическую ошибку, случайно соединив великосветскую сплетню и реальность. В любом случае, важное историческое событие свершилось: в апреле 1894 года наследник престола вернулся в Россию обрученным.
Придворные, ездившие в Кобург вместе с ним, по-разному реагировали на помолвку. Некоторым не понравилось, что при сватовстве Alix вела себя холодно, сдержанно. Про Дармштадт говорили, «что там они очень бедны, что было затруднение ехать в Кобург на свадьбу (герцога Эрнста и Виктории-Мелиты Саксен-Кобург-Готской. — С. Ф.). Алиса нуждалась в 6 тыс. марок для платьев, чтобы появиться на празднествах, и с трудом эти деньги достали», — записал Ламздорф. Такие разговоры показательны сами по себе: на невесту наследника престола смотрели как на «бедную родственницу», которой сделали одолжение. Сам цесаревич, разумеется, был совершенно иного мнения. После того как Алиса стала его невестой, все в его личной жизни переменилось.
По крайней мере, после возвращения из Дармштадта к Кшесинской он уже не ездил, но переписка между ними не прекратилась. Балерина, понимая, что волею судьбы они больше не будут близки, обратилась к наследнику с последней просьбой: писать ему, как и прежде, на «ты» и обращаться в случае необходимости. На это она получила ответ: «Что бы со мной в жизни ни случилось, встреча с тобою останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости» (курсив мой. — С. Ф.). Разрешение обращаться на «ты» и писать непосредственно ему, минуя официальные инстанции, также было дано. Ее Ники, как показала жизнь, сдержал обещание. Прощальное свидание, правда, состоялось: они встретились на Волконском шоссе, у сенного сарая. Все это напоминало детективную историю. Роман окончился. Кшесинская нашла утешителя в лице дяди цесаревича — великого князя Сергея Михайловича.
Летом цесаревич встретился со своей невестой в Англии. Радости не было конца: его дневник полон восторженных записей по этому поводу. «Снова испытал то счастье, с которым расстался в Кобурге!» — записал он 8 июня, в день первого свидания после разлуки. Они виделись почти ежедневно, часто вместе с членами семьи королевы Виктории обедали, гуляли, бывали на выставках. Так продолжалось больше месяца — до 11 июля. «Грустный день — разлука — после более месяца райского блаженного житья!» — записал цесаревич в тот день, надеясь, что новая встреча состоится месяца через два. Начиналась новая жизнь — с любимой, будущее внушало оптимизм. О том, что уже через три с половиной месяца он станет самодержцем и будет управлять огромной империей, цесаревич и представить не мог. 19 июля в Петергофе он встретился с отцом, о роковой болезни которого тогда еще не говорили.
