Лейбористское правительство рассудило, что вместо того, чтобы держать беженцев за колючей проволокой, можно дать им возможность поработать на благо Австралии и для того, что они называли «программой военной экономики». Была учреждена комиссия, члены которой отправились в лагеря для интернированных, где выслушивали истории людей, задавали вопросы о политических и расовых убеждениях, а потом решали, кого можно выпустить, а кого лучше оставить. Естественно, в нашем отделении ни у кого не было проблем с комиссией: все искренне ненавидели нацистов.
Однако после того как война повернулась к худшему для Германии, обитатели нацистского лагеря для интернированных обратились к австралийским властям с просьбой послать к ним такую же комиссию. Они утверждали, что их несправедливо осудили и что они должны находиться в лагере для антинацистов. «Да, мы не евреи, — говорили они, — но мы тоже презираем нацистов и требуем пересмотра наших дел».
Их призывы становились все более громкими, и они доходили до истерики в своих попытках вырваться из заключения и присоединиться к нам в лагере «Татура 1», где они могли обрести надежду на будущее. Из Мельбурна прибыла новая комиссия, состоявшая из военных офицеров и гражданских чиновников, и все желающие откреститься от нацизма представали перед ней.
Однажды ворота нашего лагеря раскрылись и впустили небольшую группу молодых людей, которых перевели к нам из нацистских лагерей. Незадолго до этого прошел слух, что нас ждет крупное пополнение, поэтому все обитатели лагеря собрались у колючей проволоки посмотреть на новоприбывших. Мы смотрели, как эти люди неуверенно входят на территорию нашего лагеря, не зная, что им делать дальше. Это была странная немая сцена, когда около двухсот человек молча наблюдали за двумя десятками людей из другого лагеря.
Среди новоприбывших я узнал троих человек. Одним из них был мой старый приятель Питер Кайзер, а другим Козловски, которого мой отец застал в двусмысленном положении вместе с Питером на празднике моего семнадцатилетия. Имени третьего я не знал, но помнил его лицо. Впоследствии я узнал в нем молодого штурмовика, которого видел на станции «Халензее» в Берлине. Его звали Ханс Магулис, а его отец работал в немецком посольстве в Лондоне.
Однажды мне сообщили, что несколько коммунистов из нашего лагеря собираются повесить Козловски, Кайзера и некоторых других новичков. В тот же вечер я договорился о встрече с Питером, чтобы рассказать ему об опасности. Мы встретились в неприметном месте за бараками. Это было весьма рискованно, потому что коммунисты могли сильно избить меня, если бы увидели нас вместе. Кто-то должен был обратиться к австралийским властям и уведомить их о происходящем. У барака, где жили Питер и Козловски, выставили охрану. Впоследствии на них все-таки совершили покушение, но они остались живы.
Как-то утром в конце лета 1942 года, больше чем через полтора года после нашего прибытия в Австралию, нам приказали собирать вещи. Я держался вместе со своим другом Вэлли и несколькими приятелями. Вообще, лагерное общество было очень сплоченным, но делилось на группы, члены которых предпочитали проводить время друг с другом. Ворота лагеря снова распахнулись, и мы увидели поджидавшую нас вереницу грузовиков. Не было ни охраны, ни австралийских солдат-резервистов. Мы не знали, куда нас повезут.
Наша поездка закончилась в городке Шеппартон в штате Виктория, недалеко от лагеря «Татура». Это был важный сельскохозяйственный центр Австралии, средоточие фруктовой и консервной промышленности, где на много миль раскинулись фруктовые сады (в основном персиковые) рядом с огромными консервными заводами. Итак, наш вклад в развитие военной экономики Австралии должен был заключаться в сборе персиков.
Нас отвезли на Шеппартонский консервный завод, выгрузили на внутреннем дворе и построили в группы. Мы жались друг к другу, словно рабы на аукционе. Потом местные фермеры стали приезжать на своих автомобилях и осматривать нас.
Должно быть, наш разношерстный строй представлял довольно жалкое зрелище для австралийцев. После двух с половиной лет, проведенных в лагере для интернированных, мы были одеты во что попало. С одной стороны заводского двора стояло две сотни евреев в возрасте от восемнадцати до пятидесяти с лишним лет: профессора, преподаватели, врачи, писатели, музыканты — останки кораблекрушения, вынесенные на австралийский берег. С другой стороны было около пятидесяти садоводов из окрестностей Шеппартона, ищущих рабочую силу для сбора урожая в своих владениях.
Они ходили по рядам, внимательно оценивали наше физическое состояние и даже щупали мышцы рук. Их интересовали не пожилые профессора, учителя и дантисты, а молодые парни вроде меня и моих товарищей, достаточно здоровые для ежедневной физической работы.
Эти австралийцы были не похожи на тех, которых я видел раньше. Они носили шляпы с широкими полями и разговаривали на гортанном диалекте, почти совсем непонятном для меня. Мы с Вэлли и другими приятелями держались плотной группой. Больше всего мы боялись, что нас разлучат, но, к счастью, пять или шесть человек попали в одну партию. Нас отвезли на грузовике в окрестности Шеппартона.
Персики разбирали по размеру на сортировочных столах с большим наклоном. Фрукты скатывались по разным желобам и попадали в отверстия разного размера. Нам сказали, что спать придется в амбаре для сортировки персиков. Повсюду было разбросано сено, но такому ночлегу было далеко до роскоши нашей спальни в лагере «Татура». В первую ночь стоял жуткий холод; в это время года дни были жаркими, а ночи едва ли не морозными. Мы пытались спать на полу, но вокруг ползало множество разных существ, в том числе пауков и змей. В Австралии очень много змей, и почти все они ядовиты. Мы с Вэлли паниковали так сильно, что забрались на сортировочный стол и попробовали уснуть на жесткой деревянной поверхности. Из-за большого наклона приходилось держаться одной рукой, чтобы не скатиться вниз. Неудивительно, что нам все время снились кошмары.
У фермера была дочь по имени Саншайн. Нам не разрешали подходить к парадной двери дома; можно было пользоваться лишь задней дверью. Девушка давала нам остатки еды с кухни. По воскресеньям Саншайн приходила в амбар с громадной миской персиковой каши — нашего главного лакомства в те дни. Мы ели сырые персики, тушеные персики, но в первую очередь консервированные персики. Еще много лет после этого я не мог смотреть на персики. Вскоре мы наладили дружелюбные отношения с фермером, а поскольку Вэлли был хорошим музыкантом (у него имелась скрипка и аккордеон), нас часто приглашали в дом. Мы рассаживались в гостиной, и Вэлли играл на скрипке или садился за пианино, и тогда звучали песни. Помню, как фермер однажды сказал нам: «Видите, собирать фрукты — это вроде как играть на скрипке: стоит набить руку, и все идет как по маслу».
