Затем пришло письмо от Зульцера. Метр эстетики сообщал, что занят изданием нового трактата об изящных искусствах, это мешает ему разобраться до конца во всех тех «новых понятиях», которые содержит работа Канта. Эти понятия представляются ему основательными и значительными. Только с одной мелочью нельзя согласиться – проблемой пространства и времени. Здесь Зульцер стоит на позициях Лейбница и Вольфа, признававших подлинную реальность продолжительности и протяженности. С нетерпением ждет он труда Канта по метафизике морали. Его волнует вопрос, в чем состоит физическое и психологическое отличие добродетельной души от порочной. Он сам начал было размышлять над поставленным вопросом, столь важным для воспитания, да сейчас ему недосуг. Канту он искренне желает продолжения славно начатого пути, здоровья и сил для успешного его завершения.
В конце 1770 года высказался Мендельсон. Он прочитал диссертацию с огромным удовольствием, хотя за последний год его нервная система сильно сдала и ему трудно должным образом напрягать свои умственные способности. Для блага метафизики, которая ныне пришла в упадок, было бы крайне желательно, чтобы Кант скорее поделился с публикой запасом своих размышлений. Учтите, жизнь коротка, и нас настигает конец быстрее, чем мы успеваем все сделать наилучшим образом. И не бойтесь повторять сказанное ранее; в сочетании с вашими собственными мыслями старое приобретет новый вид, откроет новые перспективы. «Вы обладаете преимущественным талантом писать для многих». Мендельсон сделал несколько замечаний по тексту работы, как и другие не согласившись с кантовской трактовкой времени и пространства.
Кант не ответил ни на одно из этих писем. Каждое ставило перед ним проблемы, влекло за собой размышления, пока безрезультатные. Полгода спустя он написал об этом своему берлинскому другу Марку Герцу, просил передать извинения, ссылаясь на слабое здоровье, сообщал, что работает над книгой «Границы чувственности и рассудка».
Еще через восемь месяцев Кант снова пишет Герцу и снова просит его принести извинения Ламберту, Мендельсону и Зульцеру. В этом письме уже есть нечто большее, чем простая констатация факта, что надо еще думать над выдвинутыми возражениями и собственными идеями. Дату этого письма (21 февраля 1772 года) принято считать днем рождения (может быть, точнее, зачатия?) главного философского труда Канта. До появления на свет детища еще далеко, но эмбрион возник и развивается. И хотя по-прежнему Кант называет свою будущую книгу «Границы чувственности и рассудка», где-то в тексте возникает выражение «критика чистого разума». Будущая книга должна дать «ключ к тайне всей метафизики». Дело в том, что никто еще не ответил на вопрос, как возникают наши понятия. С чувственными представлениями все более или менее ясно: они суть пассивные отпечатки предметов. О понятиях этого не скажешь. Здесь мы имеем дело с порождением интеллекта, которое вместе с тем соответствует порядку вещей. Как это возможно?
Ответ на вопрос составит содержание подготавливаемого труда. Через три месяца, уверяет Кант, он напишет первую часть.
Прошло почти два года. Кант написал… новое письмо Марку Герцу: «Вы напрасно старательно ищете в каталоге ярмарки известное вам имя на букву „К“. После всех затраченных усилий самое простое для меня было бы выступить с какой-нибудь работой из тех, что лежат почти готовыми. Да только я зашел так далеко в своем стремлении перестроить науку, над которой так долго впустую трудилась добрая половина философского мира, что я уже вижу в своих руках понятие, полностью раскрывающее неразгаданную пока загадку». Кант говорил о своем намерении не поддаваться авторскому зуду и не искать легкой славы до тех пор, пока не решит главную задачу. А она уже вот-вот и будет решена. «Я не потерял надежды закончить работу к пасхе».
Это написано Герцу в конце 1773 года. Ему же через три года: «Думаю, что к пасхе не справлюсь, придется захватить еще и часть лета». И еще через два года ему же: «Надеюсь к лету закончить».
Книга не получалась. Так медленно Кант еще никогда не работал. Что-то главное все время ускользало. Обретенная, казалось бы, истина вновь оборачивалась неразрешимой загадкой. К тому же он был занят не только «Критикой чистого разума». Неверно думать, что после 1770 года мысль Канта вся без остатка ушла в гносеологические проблемы и все свои силы он тратил на безуспешные попытки их решить. По-прежнему много времени и энергии уходит на преподавание. Нагрузка, правда, теперь уменьшилась: в среднем 14 часов в неделю. Зато он создает новые лекционные курсы – минералогию, антропологию (которая стала одним из его любимых предметов), педагогику.
* * *
Педагогические воззрения Канта формировались под влиянием Руссо и тех попыток осуществить руссоистские идеи, которые были предприняты на немецкой земле. В 1774 году известный педагог Иоганн Бернард Базедов открыл в Дессау на средства местного монарха учебное заведение «Филантропин», призванное реформировать педагогическое дело. Воспитание здесь носило сугубо космополитический характер: вместо христианского вероучения детям прививали идеи некой всеобщей, «естественной» религии, основанной на добродетели. Большое внимание уделялось природоведению и точным наукам. Учили играючи, без муштры и наказаний. В свободное время дозволялся полный беспорядок; за образцовое поведение выдавались ордена. Много времени уделялось физической подготовке. Заведение было закрытым, и обучение стоило больших денег; бедных детей принимали только в качестве прислуги.
Кант был увлечен новыми веяниями в педагогике. Хотя он фактически прекратил литературную деятельность, в поддержку «Филантропина» философ все же опубликовал две заметки в местной газете. Кант призывал не к реформе школьного дела, а к революции в нем. При содействии Канта его друг Мотерби отправил своего шестилетнего сына на ученье в Дессау. Это послужило поводом для переписки с руководителями «Филантропина» – Базедовым в Кампе. Несколько лет назад Виланд, основавший новый журнал «Немецкий Меркурий», попросил Канта на выгодных условиях заняться его распространением в Восточной Пруссии. Философ тогда отказался, предложив взамен себя книгоиздателя Кантера. Теперь, когда дело коснулось журнала, выпускаемого «Филантропином», Кант взялся за дело лично. Результат был, правда, скромен: на всю округу (включая Литву) 25 подписчиков. Аналогичная ситуация, правда, сложилась и в других частях мелкодержавной Германии: новые педагогические идеи успехом не пользовались.
В том же 1774 году, когда возник «Филантропин», в Кенигсбергском университете стали преподавать педагогику. Новый предмет читали, меняя друг друга, семь профессоров философского факультета. Очередь Канта настала зимой 1776 года (затем снова через шесть семестров). В качестве учебника Кант пользовался книгой Базедова, внося в нее, как обычно, свои исправления и дополнения. В результате возник самостоятельный труд «О педагогике», изданный незадолго до смерти философа его учеником Ринком.
