Когда Тоня возвратилась, он спросил с натянутой улыбкой, грубовато:
- С кем это ты?.. - хотел добавить "трепалась", но удержался.
- С одним знакомым, - вскользь бросила Тоня.
- И много появилось у тебя знакомых за это время?
- А у тебя? - не задумавшись, отрезала она.
- Какие у меня знакомые... - он усмехнулся. - Наверное, с каким-нибудь адъютантиком своего фатера болтала?
- Нет, - спокойно ответила она и взяла сигарету.
Он смотрел на нее, нарядно одетую, холеную, на ее тонкую шею с висящим на золотой цепочке кулоном, на длинные наманикюренные пальцы, небрежно держащие сигарету, и все больше ощущал ее отдаленность от себя - такого еще неустроенного, с неопределенным будущим, в чем-то даже убогого, занимающегося сейчас нечистым делом и на эти денежки шикнувшего коробкой шоколадных конфет, на которые она и внимания не обратила. И это ощущение было так остро и горько, что он почти непроизвольно поднялся, шагнул к выходу, потом остановился, глухо сказав:
- Я пойду, Тоня...
Она удивленно уставилась на него.
- Что это вдруг?
- Зачем я тебе такой? - вырвалось у него.
- Нет, милый, я тебя не отпущу так, - заступила она ему дорогу. - "Зачем я тебе такой?" Ты казанского сироту из себя не строй.
Он обошел Тоню, но она опять встала перед ним. Тогда он отстранил ее и быстро вышел из комнаты. Открыв входную дверь, выскочил на лестницу и побежал. На миг обернувшись, увидел Тоню, стоящую у двери. Сейчас окликнет, подумал, но она этого не сделала. Выбежав на улицу, Володька побрел по Пироговке, но почему-то не в ту сторону - не к Садовой, куда ему было нужно, а к Ново-Девичьему и очнулся лишь у самого монастыря. Постояв минутку, он закурил и пошел обратно.
Поначалу ему захотелось позвонить Майке. Вспомнились ее слова: звони, когда будет плохо. Но потом подумал, что не поможет ему сейчас благополучная Майка, а если расскажет ей о Тоне, возможно, обрадуется, что все так получилось... А что, собственно говоря, получилось, задал он себе вопрос. Но сразу отбросил - ему не хотелось ни о чем думать, потому что он уже понимал, что в чем-то виноват сам... Нет, Майке звонить он не будет. Ему нужен сейчас кто-то другой. И, уже сидя в троллейбусе, он знал, что едет на Колхозную к Леле...
Он ввалился с оттопыренными карманами, наполненными опять в том же магазине, и с бутылкой водки.
- Мне Лелю, - хрипло сказал он открывшей ему дверь сухонькой старушке с тонким лицом. - Она дома?
- Кажется... дома, - неуверенно произнесла та. - Вы подождите, я узнаю.
Володька остался стоять у двери и краем уха слышал какие-то шептания, а потом громкий голос Лели:
- Какой еще военный? Не жду я никого!
Потом она вышла, удивленно взглянула на него.
- Это ты... Чего это решил зайти? - спросила не очень-то любезно.
- Так... Захотелось тебя увидеть.
- Ну, раз захотелось, проходи. Мать уже решила, не мой ли приперся, разволновалась... Я-то знаю, не придет, а она все надеется.
Володька прошел в маленькую, забитую вещами комнату.
- Это Володя из нашей школы, - представила его Леля матери и пригласила сесть.
- Погоди, возьми все это.
- Ба, да ты с гостинцами! - удивилась она, забирая у него свертки. Шикуете, товарищ лейтенант.
Лелина мать сразу засуетилась, стала собирать какие-то сумки, бормоча, что ей надо в магазин, и вскоре исчезла. Володька сел на продавленный, покрытый облезшим ковром диван. Леля села напротив и спросила:
- Зачем пришел?
- Поговорить с тобой хочу...
- Давай поговорим, раз пришел... - и посмотрела на Володьку. - Случилось у тебя что?
- Так, ерунда...
- Случилось, - и, еще раз скользнув взглядом по его лицу, поднялась, стала накрывать на стол.
- Старая у тебя мать, - сказал Володька.
- Да, поздновато меня родила... Без меня ей бы войну не пережить. Когда под Москвой служила, посылки часто с кем-нибудь посылала. Так самое тяжелое время она и просуществовала. Ну, давай, - подняла стакан, стукнула о Володькин и лихо выпила. - Чего смотришь? Пью по-мужицки?
- Да нет...
- Знаю, погрубела... Что ж делать, надо было подстраиваться. Пришла-то цыпочкой, недотрогой, от каждого матерного слова уши затыкала, морщилась, краснела, потом вижу - такой здесь не приживешься. Теперь могу любого мужика так послать, что обалдеет. И не отвыкну никак, вошла, так сказать, в образ, она усмехнулась. - Помнишь, за мной Генка из вашего класса ухлестывал? Втюрен был по уши, записками любовными завалил.
- Помню, конечно.
- Так вот, встретились с ним. Он еще в сорок четвертом по чистой вышел... Ну, шла я на встречу с какой-то надеждой, сердечко трепыхалось - а вдруг? Он мне в школе тоже нравился. А как увидел меня, так в лице изменился... Понимаешь, разочарования скрыть не смог. Я вижу, такое дело, сматываться надо поскорее. И убежала. - Она задумалась, провела рукой по щеке. - Неужели, Володька, я и вправду такой лахудрой стала? А?
- Что ты, Лелька, какой была, такой и осталась.
- Врешь ты... Налей еще.
Володька налил. Леля так же лихо выпила, крякнула по-мужски и раскраснелась.
- До войны по улице идешь, так мужика не было, чтоб не остановился и вслед не обернулся, а сейчас... Сейчас будто мимо пустого места проходят. Хоть бы один взглянул, - она рассмеялась. - Так что не ври, Володька.
- Закусывай, - напомнил он, видя, что Леля ничего не ест.
- Жратвы вкусной накупил. Откуда у тебя деньги-то? Пенсию, что ли, тратишь? - спросила, взяв кусок колбасы.
- Нет, не пенсию... - не стал вдаваться в подробности Володька.
- Ну, говори, что с тобой, фронтовичек? Какая-нибудь фифочка от ворот поворот дала? Говори, мне можно, - добавила, усмехнувшись.
- Вроде, - усмехнулся и Володька.
- Подумаешь... Значит, утешаться ко мне пришел? А по адресу ли?
- Брось, Лелька, этот тон... Захотелось почему-то именно к тебе. Ты же своя.
Леля поглядела на него, задумалась.
- Это хорошо, что я для тебя своя. Очень хорошо. - Она неожиданно всхлипнула, потом закрыла лицо руками и заревела уже по-настоящему.
Володьке стало нестерпимо жалко ее. Он обнял Лелю.
- Что ты, глупенькая? Выдумала все... Красивая ты, как и была. И все еще у нас впереди. Очнемся малость от этой войны и еще как заживем. - Он гладил ее по голове, по пепельным, коротко стриженным волосам.
Она вдруг как-то жалко и беспомощно прильнула к нему, тоже обняла и приблизила к Володьке свое зареванное, мокрое от слез лицо с полуоткрытыми, словно бы ждущими губами, и он... поцеловал ее. Не мог не поцеловать, чувствуя, что нужен Леле его поцелуй как подтверждение слов, что она красивая, может нравиться, быть желанной. Володька целовал ее, а между поцелуями бормотал что-то невнятное, но хорошее и доброе. Она перестала плакать.
- Ну, хватит... Обслюнявил всю, - отодвинулась от него, улыбнулась и стала вытирать слезы.
