появлению, и нашей дружбе, и тому, что мы не причинили им никакого вреда». Великаны отличались кротким нравом, «и показали себя не только безобидными, но и весьма готовыми сделать нам добро и доставить удовольствие. Поистине, они проявили к нам больше доброты, чем сделали бы многие христиане, и даже больше, чем я сам встречал среди многих моих братьев по служению в церкви Божией и в собственной стране». При виде измученных долгим плаванием моряков они «прониклись к нам жалостью, ибо мы были жестоко потрепаны непогодой и пережили множество ужасных опасностей, а потому они весьма усердно старались нас облагодетельствовать и со всей поспешностью приносили нам все съестные припасы, какие только водились в их стране, и потчевали нас самым добрым и дружелюбным образом, почитая за счастье, что могли доставить нам какое-либо удовольствие». Патагонцы радушно угощали своих гостей мясом страусов, «которые на их земле водились в изобилии». Англичане с удовольствием лакомились страусиными ногами, «величиной превосходящими самые большие бараньи окорока из провинции Перу, и по вкусу не уступающими мясу благородного оленя». Больше ничего съедобного в страусе не было – все остальное составляли «кожа и кости, коих меньше, чем даже у воробья».
Однако в окрестностях не нашлось необходимого дерева и воды, и 15 мая флот в поисках этих жизненно необходимых припасов поднял паруса и отправился дальше на юг и запад.
18 мая они снова сошли на берег уже в другой бухте, где 15 дней ожидали появления пропавших кораблей. За это время люди, отправленные на поиски припасов для следующего этапа путешествия, наткнулись на «запасы продовольствия, которого хватило бы для королевской армии»: им удалось «отыскать бесконечное множество птиц и птичьих яиц». На месте гнездовья сидящие птицы покрывали землю сплошным ковром, так что людям некуда было ступить. Но даже увидев и услышав приближающихся людей, птицы не спешили сниматься с места. «Нам приходилось дубинками и кинжалами убивать их, чтобы расчистить себе путь, однако с приближением ночи птиц становилось все больше. Их было так много, что каждая третья птица не могла найти себе места для отдыха и, нимало не смущаясь, без всякого страха стремилась сесть нам на голову, на плечи, на руки и прочие места». Птицы душили англичан перьями и царапали когтями. «Нам пришлось голыми руками отрывать их от себя, и мы бросали и резали их, пока совсем не выбились из сил, и все же не смогли их победить». Смелость этих существ удивила моряков. Странная это была земля – обиталище миролюбивых великанов и опасных птиц.
К всеобщему облегчению, «Лебедь», пропавший без вести после отбытия из Рио-де-ла-Плата, снова появился. Но Дрейк не собирался выпускать его в дальнейшее плавание. Ранее этим кораблем командовал Даути, а это означало, что под его влиянием «Лебедь» мог превратиться в источник мятежа, колдовства и других неприятностей. Поэтому Дрейк приказал разобрать судно на доски, сохранив железные кованые детали и другие припасы, которые могли пригодиться другим кораблям флота. Впрочем, это не отвечало на вопрос, что делать с провокатором Даути. Дрейку ничего не оставалось, как снова перевести его, на сей раз на флагман, чтобы лучше за ним присматривать.
Будущий мятежник пытался настроить своих товарищей по плаванию против Дрейка, рассказывая им, что именно ему генерал обязан своим положением, что он имеет особое влияние на Дрейка и даже знает некоторые секреты его жизни. Закончив плести эту ложь, он попытался убедить товарища – моряка Джона Честера – взять в руки оружие и, перерезав столько глоток, сколько будет необходимо, захватить корабль. Другой участник экспедиции – Джон Сараколд – позже свидетельствовал, что Даути подстрекал Дрейка разобраться с потенциальными мятежниками так же, как это сделал Магеллан, – «повесить их всех, чтобы подать хороший пример остальным». Даути, напротив, утверждал, что авторитет Дрейка «совсем не таков, как у Магеллана. Я знаю пределы его власти не хуже, чем он сам. Что касается повешения, то это смерть для собак, а не для людей». Возможно, Дрейк не обладал правом распоряжаться жизнью и смертью, как Магеллан, но у него все же были широкие полномочия карать и миловать – сама Елизавета I вручила ему их, сказав: «Мы будем считать, что тот, кто наносит удар вам, Дрейк, наносит удар и нам». Эти слова постоянно звучали у Дрейка в голове.
Сравнение с Магелланом преследовало Дрейка, а Даути не оставлял свои провокации. Он уговаривал Дрейка отказаться от идеи дойти до Тихого океана, утверждая, что это слишком опасно и наверняка закончится их общей гибелью. Дрейк, по его словам, рисковал их жизнями без всякой причины. Лучше ограничиться грабежами и набегами в водах Атлантики. Но в этом случае Дрейку пришлось бы отказаться от Островов пряностей и от славы. В конце концов его терпение лопнуло. Джон Кук, еще один участник и летописец этого похода, сообщает: «Генерал не только ударил его [Даути], но и приказал привязать к мачте».
После унизительного наказания Даути отправили на «Христофора» – одна мысль об этом приводила его в ужас, поскольку он был уверен, что Сараколд и остальные будут ему мстить. Дрейк, равнодушный к этим переживаниям, скомандовал спустить шлюпку, чтобы перевезти его на ожидающий корабль. Но тут дело приняло неожиданный оборот. Шкипер «Пеликана» Каттил затеял яростный спор с Дрейком, а после сошел на берег, крича на ходу, что предпочтет провести остаток жизни среди людоедов, чем будет участвовать в заговоре с целью обвинить Даути. Но когда корабль Дрейка приготовился отплывать, Каттил на берегу выстрелил из ружья, что было истолковано Дрейком как призыв о помощи или сигнал сдачи. Дрейк отправил за ним шлюпку и, как только он оказался на борту, снялся с якоря.
После того как с этим разобрались, погода резко испортилась, и налетевшая буря оторвала «Христофора», на котором находился Даути, от остальных кораблей. Следующие три дня Дрейк потратил на поиски. В конце концов ему удалось найти корабль, но с тех пор, как заметил Кук, Дрейк начал винить Даути во всех дурных переменах погоды. К тому времени генерал твердо убедился, что тот занимается колдовством. Дрейк поднялся на борт «Элизабет», собрал команду и сообщил им, что крайне недоволен Даути, которого он назвал «колдуном, подстрекателем и вообще человеком дурным и развращенным». Младший брат Томаса Даути, Джон, по его словам, был не лучше – «ведьмак и отравитель… Не могу сказать вам, откуда он взялся, но думаю, от самого дьявола». Он предупредил всех людей на «Элизабет», чтобы они не разговаривали с братьями Даути. В противном случае он будет считать и их
