Чуть свет обыкновенно вставал я и, наскоро напившись чаю, пускался в путь. В хорошие дни утро бывало тихое, безоблачное. Уссури гладка, как зеркало, и только кой-где всплеснувшаяся рыба взволнует на минуту поверхность воды. Природа давно уже проснулась, и беспокойные крачки снуют везде по реке, часто бросаясь на воду, чтобы схватить замеченную рыбу. Серые цапли важно расхаживают по берегу; мелкие кулички проворно бегают по песчаным откосам, а многочисленные стада уток перелетают с одной стороны реки на другую.
Голубые сороки и шрикуны, каждые своим стадом, не умолкая кричат по островам, где начинает теперь поспевать любимая их ягода – черемуха. Из ближайшего леса доносится голос китайской иволги, которая больше, красивее, да и свистит погромче нашей европейской.
То там, то здесь мелькнет украдкой какой-нибудь хищник, а высоко в воздухе носится большой стриж, который то поднимается к облакам, так что его почти совсем не видно, то, мелькнув, как молния, опускается до поверхности реки, чтобы схватить мотылька. Действительно, этот превосходный летун едва ли имеет соперника в быстроте – даже хищный сокол и тот не может поймать его. Я видел во время осеннего пролета этих стрижей, как целые стада их проносились возле сидящего на вершине сухого дерева сокола чеглока, но он не подумал на них броситься, зная, что не догнать ему этого чудовищного летуна.
Вплываем в узкую протоку, берега которой обросли, как стеною, густыми зелеными ивами, и перед нами является небольшая робкая цапля или голубой зимородок, который сидит, как истукан, на сухом выдающемся над водою суку дерева и выжидает мелких рыбок – свою единственную пищу; но, встревоженный нашим появлением, поспешно улетает прочь.
Поднимается выше солнце, наступает жара, и утренние голоса смолкают; зато оживает мир насекомых, и множество бабочек порхает на песчаных берегах реки. Между всеми ними, бесспорно, самая замечательная и по красоте – осторожная махаон Маака, в ладонь величиною и превосходного голубого цвета с различными оттенками. Но вместе с бабочками появляются тучи мучащих насекомых, которые в тихие дни не прекращают свои нападения в течение целых суток, но только сменяют друг друга.
Действительно, комары, мошки и оводы являются летом в Уссурийском крае в таком бесчисленном множестве, что не видавшему собственными глазами или не испытавшему на себе всей муки от названных насекомых трудно даже составить об этом понятие.
Без всякого преувеличения могу сказать, что если в тихий пасмурный день идти по высокой траве уссурийского луга, то тучи этих насекомых можно уподобить разве только снежным хлопьям сильной метели, которая обдает вас со всех сторон. Ни днем, ни ночью проклятые насекомые не дают покою ни человеку, ни животным, и слишком мало заботится о своем теле тот, кто вздумает без дымокура присесть на уссурийском лугу для какой бы то ни было надобности.
Дневной жар сменяет прохладный вечер. Надо подумать об остановке, чтобы просушить собранные растения, сделать чучело-другое птиц и набросать заметки обо всем виденном в течение дня. Выбрав где-нибудь сухой песчаный берег, я приказывал приваливать к нему и объявлял, что здесь останемся ночевать.
Живо устраивался бивуак, разводился костер, и мы с товарищем принимались за свои работы, а между тем наши солдаты варили чай и незатейливый ужин.
Говорят, что голод – самый лучший повар, и с этим, конечно, согласится всякий, кому хотя немного удавалось вести странническую жизнь, дышать свободным воздухом лесов и полей…
Между тем заходит солнце, сумерки ложатся довольно быстро, и в наступающей темноте начинают мелькать, как звездочки, сверкающие насекомые, а тысячи ночных бабочек слетаются на свет костра. Понемногу замолкают дневные пташки; только однообразно постукивает японский козодой да с ближайшего болота доносится дребезжащий, похожий на барабанную трель, голос водяной курочки, вперемежку с которым раздается звонкий свист камышовки, лучшей из всех здешних певиц.
Наконец мало-помалу смолкают все голоса, и наступает полная тишина; разве изредка всплеснет рыба или вскрикнет ночная птица…
Окончив, иногда уже поздно ночью, свои работы, мы ложились тут же у костра и, несмотря на комаров, скоро засыпали самым крепким сном. Утренний холод обыкновенно заставляет просыпаться на восходе солнца и спешить в дальнейший путь. Так проводили мы дни своего плавания по Уссури. К несчастью, частые и сильные дожди много мешали успешному ходу путешествия и принуждали в такое время ночевать в станицах, чтобы хотя во время ночи обсушить и себя и собранные коллекции.
* * *
В 12 верстах выше станицы Буссе Уссури принимает слева реку Сунгачу, неширокое устье которой трудно даже и заметить в густых зарослях берегового ивняка. Между тем эта река, составляющая сток озера Ханка, приносит значительную массу воды, а по оригинальному характеру своего течения заслуживает особенного внимания и любопытства. Действительно, едва ли можно найти другую реку, которая так прихотливо изломала бы свое русло и образовала столько частых и крутых извилин, как Сунгача.
Местность, орошаемая Сунгачею, представляет совершенную равнину, которая начинается на левой стороне Уссури еще от устья Мурени и тянется, не прерываясь, до восточных берегов озера Ханка.
В то же время совершенное безлюдье характеризует эти непригодные для человека равнины. Ни инородческого, ни русского населения нет по Сунгаче. Только четыре наших пограничных поста, на которых живет по нескольку казаков, стоят одиноко на расстоянии 20–30 верст один от другого.
Но зато если взор путешественника томится однообразием как местности, так и флоры сунгачинских равнин, то он бывает с избытком вознагражден появлением великолепного цветка нелюмбии (лотос), который местами во множестве растет по береговым озерам и заливам Сунгачи.
Это водное растение, близкий родственник гвианской царственной виктории, разве только ей и уступает место по своей красоте.
Чудно впечатление, производимое, в особенности в первый раз, озером, сплошь покрытым этими цветами. Огромные (более аршина в диаметре) круглые кожистые листья, немного приподнятые над водою, совершенно закрывают ее своею яркой зеленью, а над ними высятся на толстых стеблях целые сотни розовых цветов, из которых иные имеют шесть вершков в диаметре своих развернутых лепестков[9].
Такой огромной величины достигает здесь цветок этого растения, которого родина – далекие теплые страны: Япония, Южный Китай и Бенгалия[10].
Но, как странная аномалия, он заходит на север даже до устья Уссури, хотя попадается там в количестве несравненно меньшем, нежели в бассейне озера Ханка.
