Далай-лама с видимым интересом расспрашивал о Государе Императоре, России, нынешней силе армии и т. п. По его приказанию, почти сейчас после ответа на мой поклон был доставлен ему кусок белой шелковой материи, так называемый „Хатак“, который он торжественно, собственноручно, передал мне с просьбой от его имени, при приезде моем в Санкт-Петербург, представить Государю Императору. Один из его первых вопросов был, не имею ли я поручения к нему. На его лице было видно, с каким интересом он ожидал моего ответа, и некоторое разочарование при моем отрицании. Когда я уже стал уходить, он попросил меня остаться еще на один день в Утайшане, дабы дать ему возможность на следующий день обратиться ко мне с просьбой. Я остался, но на следующий день он, видимо, раздумал, ибо сообщил мне, что не имеет ко мне поручения, так как еще не получил какого-то письма, которое ожидал накануне. Разговор еще коснулся его пребывания в Китае, а впоследствии в Тибете, смерти нашего посланника Покатилова, приезда нового, вторжения англичан в Тибет, различного оружия, симпатии в России к буддистской церкви, а также сочувствия, с которым русское общество относилось к нему во время событий, вызвавших его переезд из Тибета в Китай, и многого другого. Далай-лама роста среднего, не полный, носит небольшие черные усы, на лице мало заметные неровности — как говорят, следы от оспы, цвет лица светлый, выражение несколько беспокойное, а черты лица скорее приятны. Одежда его была из золотисто-желтого шелка с голубыми отворотами на рукавах, даже сапоги светло-желтые китайского покроя с голубым галуном по швам. На нем не было головного убора. Когда он шел по двору, то движения его были непринужденны и энергичны. Во время разговора он внимательно рассматривал меня, когда я говорил, но, говоря сам, тщательно избегал встречи с моими глазами и делал какие-то нервные движения туловищем.
Конечно, короткого банального разговора, да еще при помощи двух переводчиков, недостаточно для того, чтобы составить себе определенное мнение о своем собеседнике, но его вполне достаточно, чтобы убедиться в том, что Далай-лама — энергичный молодой человек, полный интереса к политическим событиям дня и живой ум которого едва ли способен на ту пассивную, безличную роль, которую обыкновенно приписывают буддистской церкви. Он ничего общего не имеет с типом тех апатичных и полуразвитых „перерожденцев“, какими обыкновенно представляют себе их и каких мне не раз во время своего путешествия приходилось видеть. Несомненно также, что он по-прежнему продолжает проявлять живой интерес к России…» (Когда нынешний далай-лама посетил Финляндию, он счел за долг побывать в музее Маннергейма, прекрасно зная о его визите в Утайшань. Вместо десяти протокольных минут он пробыл в музее около двух часов: столь много оказалось здесь экспонатов, напоминающих ему о родине.)
Маннергейм писал: «Во время моего пребывания в Утайшане я находился под особым наблюдением чиновника из управления по сношению с иностранцами, специально командированного сюда. Он пытался во время моей аудиенции насильно войти вместо моего переводчика вслед за мной, но был остановлен лицами из свиты Далай-ламы».
Дальнейший путь экспедиции лежал к небольшому городку Шаньинь, потом к Шопинфу — мертвому и крайне бедному городу, которому по какому-то капризу императора был присвоен титул областного города. Первым китайским городом, который посетил Маннергейм в этих краях, был Гуйхуачен, имеющий небольшую крепость, которую скрывали дома пригорода. В городе несколько древних монгольских кумирен, по своей оригинальности и интересу мало уступающих Утайшаню. Пробыв в этом городе несколько дней, 28 мая Густав покинул его. Пройдя город Фынчжэнтин, окруженный болотистыми полями и сам по себе необыкновенно грязный, Маннергейм прибыл в главный город Северной Шаньси — Датунфу. Этот город был известен своим своеобразным предметом вывоза — девицами, которые славились своей красотой. Мандарины и разбогатевшие китайцы покупали их за большие деньги. Густав писал: «Прекрасный пол этого города, вполне сознавая свою цену, отличается своим кокетством и более чем где-либо в северных провинциях занимается своими туалетами из шелковых материй нежных и ярких красок, искусственными прическами, различными пестрыми украшениями и необыкновенно маленькими ножками. При определении женской красоты размеры последних имеют в Китае несравненно большее значение, чем черты лица».
Маннергейм узнал, что изуродованные ноги китайских женщин называют «цзинь-лянь» (золотой лотос). Эта варварская операция, которую делают девочкам, прижимая четыре маленьких пальца ноги к подошве так, что ломаются косточки, затем, обернув ноги в тряпки и завязав их, натягивают тесные-претесные башмаки. После этого почти пять дней девочка лежит, а дальше она ковыляет. Понемногу ей надевают все более тесные туфли, пока нога не приобретает уродливую форму. «Наши девушки подобны тростнику, который колышит ветер», — говорили Маннергейму местные китайцы.
В Датунфу, как заметил Густав, многие местные девушки совсем не могут ходить. Их возят на тачках и носят на носилках. Иногда сильная служанка взваливает свою госпожу на спину и тащит по улице. Если такая девушка вздумает немного погулять сама, то возле нее с обеих сторон идут служанки, на которых она опирается.
Наступил сезон дождей. И 200 километров, отделяющих город Датунфу от Калгана, экспедиции пришлось преодолевать преимущественно по воде. При нормальных погодных условиях эта дорога по китайским масштабам была вполне удовлетворительна.
«В живописном, бойком своей торговлей Калгане, — писал Маннергейм, — я приятно провел день среди небольшой, но гостеприимной и радушной русской колонии. Уволив людей своей экспедиции, кроме юного переводчика Чжао и славного китайца — повара из Ланьчжоу, пожелавшего повидать Пекин, и распродав лошадей, за исключением моего Филиппа, рыжего киргизского мерина, сделавшего все путешествие из Кашгара, я выехал через Сюаньхуафу в Пекин, куда прибыл 12 июля».
ПекинКоллектив российской миссии в Пекине радушно принял Маннергейма и оказал ему искреннее содействие. Первый секретарь миссии Борис Арсеньев, временно заменявший посла, которого ожидали из Петербурга, предоставил Густаву помещение на первом этаже с окнами в великолепный сад, которое было удобно для работы и отдыха. Здесь Маннергейм жил все 64 дня пребывания в столице Китая.
Первые две недели Густав с помощью переводчика миссии Николая Колесова и машинистки систематизировал материалы своих антропологических и этнографических исследований. Просматривал контрольные отпечатки сделанных им фотографий. По его просьбе работники миссии под контролем Евгения Голубева готовили к отправке экспонаты, собранные Маннергеймом для Финляндии.
