Несколько сложнее обстоит дело с античными барельефами на передней мраморной стенке фонтана и прелестным Купидоном, который ручонкой вылавливает из воды лепестки алых роз. Но это не что иное, как отражение страниц романа о любовных сновидениях Полифила — прежде всего известного эпизода с Венерой, которая, желая спасти от неминуемой гибели возлюбленного Адониса, так торопилась, продираясь через заросли колючего кустарника, что до крови поранила руку о куст белой розы. Тогда-то и появилась на земле алая роза или шиповник, чей цветок лежит на парапете фонтана. Поэтому в руке Любви небесной пунцовая накидка, а у Любви земной алые рукава платья.
На барельефе фонтана изображен ретивый конь, который должен выражать безудержную страсть — voluptas, способную сгубить любого человека, даже наделенного добродетелью — virtus. А рядом дана выразительная сцена наказания плетью за любовь сугубо плотскую. Видимо, Тициан не стал развивать далее мотивы книги о снах Полифила и увлекся темой «фонтана любви», чья влага обладает чудодейственной очистительной силой, помогая Любви земной возвыситься до Любви небесной. Не случайно Купидон почти касается плечом Любви земной и старательно вылавливает для нее из воды лепестки роз — эти символы любви возвышенной.
Можно заключить, что столь гармоничная по композиции и исполнению картина представляет собой попытку решения волновавшей венецианских гуманистов, поэтов, художников и музыкантов этической дилеммы Voluptas — Virtus, с которой пришлось столкнуться и самому Тициану. Следует признать, что в этой поразительной поэтической аллегории над ним взял верх отнюдь не «моралист», отстаивающий в любви платонические чувства, не эрудит или знаток литературных раритетов, а истинный живописец.
Создавая этот шедевр, Тициан применил некоторые особенности, свойственные его богатейшей палитре, а именно мощную светосилу краски, ее живительную энергию, осязаемую вещественность и вместе с тем лирическую насыщенность. И все это позволило ему передать на полотне полнокровное воспроизведение жизни. Хотя картина перенасыщена литературной символикой и аллюзиями, это воистину победа ликующего и полного поэзии и музыки колоризма над рассудочностью эрудита.
Рассматривая созданные в Венеции удивительные по радостному звучанию «Любовь земную» или «Флору», пожалуй невозможно согласиться с утверждением П. П. Муратова в его книге «Образы Италии», что «в тициановской Венеции нет вообще никакой печали и никакой улыбки, и оттого так трудно чувствовать сердцем ее восхищающую глаз пышность».40 К сожалению, тонко чувствующий живопись автор выдающегося труда недооценил Тициана, о котором в книге говорится вскользь, мимоходом. Он явно отдает пальму первенства бывшему тициановскому ученику Тинторетто, у которого на сильно потемневших полотнах вообще невозможно обнаружить даже подобие улыбки.
Но вернемся к самой картине. Влюбленный Аурелио был настолько доволен работой молодого мастера, что попросил его дополнительно запечатлеть на картине свой герб, не раз повторяя, как знатен его род, ведущий происхождение чуть ли не от самого Марка Аврелия. Хотя в это верилось с трудом, но Тициан не возражал, поскольку дорожил расположением к себе высокопоставленного сановника, который оказывал ему немалые услуги. Именно через Аурелио и его друга Бембо, оказавшегося при папском дворе, ему пришло однажды лестное предложение поработать в Риме, которое он вынужден был отвергнуть. А недавно посол Якопо Тебальди в который раз снова навестил его и вручил очередное приглашение своего герцога Альфонсо I д'Эсте посетить Феррару, что открывало перед Тицианом заманчивые перспективы. Но роль придворного художника, пусть даже щедро оплачиваемого, его не очень привлекала. Он превыше всего ценил свободу выбора и свое независимое положение. Хотя, что греха таить, весьма лестно, когда тебя так ценят. Но что бы там ни было и куда бы его ни приглашали, Венеция — это родная стихия, где ему знакомы различные подводные течения, рифы и отмели. За последние годы он научился умело их обходить. А заказов ему и здесь хватает.
Глава III СОЛЯНОЙ ПОСРЕДНИК
ТЯЖБА С ВЛАСТЬЮ
Несмотря на все заманчивые предложения, Тициан не покинул Венецию. Немаловажная роль в этом принадлежит его другу — гуманисту, литератору и дипломату Андреа Наваджеро. Как только разнеслась весть о приглашении из Рима, он первым поспешил к Тициану, чтобы удержать его от опрометчивого шага. Он рассказал художнику об атмосфере интриг, наушничества, подковерной борьбы и зависти, царящей при папском дворе, где способны пробиться лишь мастера вроде угодливого Рафаэля, которому, кстати, Наваджеро позировал (Рим, галерея Дориа Памфили). Даже прославленный Микеланджело, отличающийся независимым характером, не вытерпел и, оставшись не у дел, был вынужден покинуть папский Рим и вернуться во Флоренцию.
Мудрый Наваджеро предупредил также, что не стоит слишком доверять Бембо, который после смерти своей щедрой благодетельницы Катерины Корнаро переехал в Рим, где преуспел как ловкий царедворец. Мечтая о кардинальской шапочке, он переманивает лучших мастеров, чтобы ублажить вздорного и капризного папу Льва X, стремящегося прослыть меценатом, хотя печется он лишь о блеске своего двора, а для личного обогащения открыто занимается торговлей индульгенциями и выгодными должностями при ватиканской администрации. Последний случай с продажей индульгенции немецкому банкиру Фуггеру, известному своими сомнительными финансовыми сделками, вызвал громкий скандал в Германии, откуда отлученный от церкви Мартин Лютер яростно обличает папский Рим во всех смертных грехах. Наваджеро добавил также, что папа Лев X, как и его предшественник Юлий II, продолжает плести интриги против Венеции, натравливая на нее другие государства.
Увещевания друга и его советы подействовали на Тициана и побудили воспользоваться удобным случаем, чтобы напомнить о себе правителям Венецианской республики. Приведем выдержку из письма художника от 31 мая 1513 года, которое является первым из всех дошедших до нас его писем: «С раннего детства я, Тициан из Кадора, задался целью овладеть искусством живописи, но не корысти ради, а только ради обретения славы, пусть даже самой малой, чтобы оказаться в сонме тех, кто в настоящее время занимается этой профессией. Мне удалось превзойти многих в этом деле, ибо только меня сейчас призывают к себе Его Святейшество и другие знатные особы с просьбой послужить им… Предлагая свои услуги в расписывании зала Большого совета, я готов тут же начать с написания большой картины битвы на стене, выходящей на площадь «Сан-Марко». Работа эта настолько сложная, что покамест никто даже не дерзнул помыслить о ней».41
