Странно, что Мэрилин так четко понимает всю эту ситуацию. Наверно, потому что смотрит на нее со стороны.
Питер стряхивает пепел на красный ковер, тушит окурок подошвой туфли, пропустив один оранжевый огонек, и целует жену в губы. Мэрилин по-прежнему потягивает шампанское все из того же бокала и поглядывает на дверь, ведущую в концертный зал.
Пэт начинает с того, что им всем нужно вернуться утром в Лос-Анджелес. Питер держит сигарету между большим и указательным пальцами, чуть отведя руку в сторону, и слушает – не без интереса, но не слишком внимательно, словно подобные разговоры для него – не новость. Глядя на Мэрилин, а не на супругу, он высказывается за то, чтобы остаться, и произносит что-то вроде лекции на тему слухов и инсинуаций; намеренное безразличие Мэрилин представляется ему разочарованием от перспективы возвращения в Лос-Анджелес. Отъезд будет бестактностью с их стороны. Даже если правда, говорит он, что Джанкана где-то здесь, в отеле (чему нет никаких доказательств), оскорбление Фрэнка перевесит то оскорбление, которое нанесет Кеннеди присутствие здесь Джанканы. Масштаб потенциальных угроз несравним с их масштабом.
Мэрилин пытается дистанцироваться от этой ссоры, думая о том, как бы уйти.
Из «Celebrity Room» выскальзывает какая-то женщина, вынося в холл темповый барабан.
– Это просто невероятно, – раздраженно бросает Пэт, отворачиваясь от мужа к Мэрилин. Наклоняет голову и щурится. – Тебе не кажется?
Мэрилин кивает, и ее шарф развязывается, концы его болтаются над ушами. Она снимает его совсем и сворачивает в комочек, другой рукой машинально поправляя прическу. Губы сжимаются в жесткую линию. Наклонившись к Пэт, Мэрилин настойчиво шепчет:
– Не оборачивайся, но все смотрят на меня так, будто я только что здесь появилась.
Люди начинают рассаживаться по местам. Прожекторы то включаются, то выключаются, направляя поток света на микрофон, установленный в центре сцены. Скрипачи усаживаются друг против друга. Водят смычками по струнам, прислушиваясь один к другому, настраивают инструменты. Тренькают гитары. У пианино из рук рабочего сцены выскальзывают на пол ноты. Он наклоняется, чтобы поднять их, возвращает на пюпитр и молча извиняется натянутой улыбкой. Тем временем бой барабанов усиливается.
Это сигнал.
Толпа замирает в предвкушении.
Она сидит справа от главного входа, в кабинке Синатры, ожидая, когда тот выйдет на сцену. Есть такие места, где инстинктивно чувствуешь себя комфортно, и для нее одно из них – вот этот концертный зал с висящими на противоположных стенах образчиками современного искусства – проволока, ткань, краска, некое смешение примитивизма и абстракционизма, – повествующими об истории театра. В обитой красным бархатом ложе, не слишком отличающейся от других, выстроившихся вдоль задней части зала, она разместилась почти по центру, на гребне изгиба, прямо напротив сцены. Пэт Лоуфорд сидит справа от нее, блокируя выход, внимательно оглядывая зал. В кабинке есть небольшой стол – тонкая деревянная столешница, поддерживаемая двумя массивными металлическими стойками. На столе – бутылки шампанского, стаканы для мартини, узкие, высокие и низенькие, без ножки бокалы; все вместе они образуют нечто вроде стеклянной стены, хотя их можно представить и как разбросанные на рабочем месте инструменты. В пепельницах все еще дымятся недокуренные сигареты…
Фрэнк только что был здесь – сидел слева, принимал поздравления, здоровался с гостями, – но ушел, спохватившись, что должен подготовиться к выступлению. Питер собрался последовать за ним. Пэт шепнула ему, чтобы держался подальше от Джанканы, если тот здесь. На лице у нее озабоченное выражение. Мэрилин, отвернувшись, потягивала шампанское, но все равно слышала – тут уж ничего не поделаешь. «Ничего никому не рассказывай, – инструктирует мужа Пэт. – Ничего ни о чем».
Наверху, рядом с командой осветителей, есть и другая, более приватная ложа, почти незаметная снизу. Есть еще и столики за сценой – к ним легко пройти из туннелей, и предназначаются они для тех, кто не желает афишировать свое здесь присутствие. Мэрилин отвергла предложение Пэт разместиться в одном из этих секретных мест. Будто там будет безопаснее! Ей нравится находиться в самом зале, где совсем рядом грохочут, словно стучат прямо в грудь, барабаны, где в лицо дышат духовые, а потом со сцены донесется голос Фрэнка – голос, в котором утонет все. Голос, который унесет ее с собой.
Она тянется за стаканом с водой. В горле пересохло, а стакан пуст. Даже кубиков льда нет. Она оглядывается, ищет глазами официанта. Ближайший из них стоит в конце прохода, у столиков около сцены, склонившись над какой-то парочкой, которая никак, судя по всему, не может определиться с заказом. Она не выпускает официанта из поля зрения, замечая краем глаза, как он выпрямляется и улыбается в ответ на последнюю, как ей представляется, реплику женщины. Вот он начинает поворачиваться и меняет позу, пытаясь покончить с этой шутливой беседой.
Освободившись, наконец, официант идет по проходу, но когда ей кажется, что он заметил ее, свет гаснет, и толпа взрывается восторженными аплодисментами.
Она поднимает пустой стакан, но тот мгновенно исчезает в лучах прожекторов.
В смокинге и галстуке-бабочке на сцену выходит Фрэнк. Раздавая налево и направо улыбки и поклоны, он проходит к своему месту, чуть левее центра. Снимает со стойки микрофон, и в ту же секунду музыканты начинают играть «Get Me to the Church on Time». Маленькими шажками, притоптывая в такт и щелкая пальцами – они как будто служат внешними моторчиками, – Фрэнк перемещается по сцене. Ей нравится его беспечность и раскованность, хотя чуть ранее, в кабинке, он выглядел совсем не таким беззаботным. Он возвращает микрофон на место и вскидывает руки ладонями к зрителям. Замирает на вдохе, готовясь взять долгую ноту. И когда берет эту ноту, то кажется, что он держит песню между ладонями, направляя ее влево, потом снова к центру и, наконец, отпускает ее…
Пэт наклоняется к ней, качая головой:
– А он сегодня в ударе.
Мэрилин кивает:
– Ну как такого не любить? На него всегда можно рассчитывать. Слушаешь Фрэнка и забываешь обо всем на свете.
Она тянется к краю стола за наполовину полным стаканом с водой, но Пэт ее останавливает.
– Нет, Мэрилин. Как знать: кто пил из него до этого!
– Что?
– Я сказала: как знать, кто пил из него до этого… Вот, промочи горло шампанским.
Прямо перед ними какая-то женщина оборачивается и смотрит в их сторону, щурясь в тусклом свете. В следующую секунду она уже что-то шепчет соседям, толкает их локтями, и вот уже на них взирает весь столик. Мэрилин, сдержанно улыбаясь, машет им рукой. В такие секунды мгновенного узнавания, когда в глазах людей вспыхивает восторженное удивление, она ощущает нечто похожее на электрический разряд, перезапускающий сердце.
Фрэнк делает паузу для короткой ремарки, когда забывает слова, но даже это выглядит в его исполнении если и не частью действа, то уж точно – неотъемлемым элементом обаяния его личности. Музыка ускоряется, иногда как будто подталкивая его в спину, но затем руки входят в ритм с барабанами и духовыми инструментами, и становится понятно, что его никогда не унесет прочь, что он якорь. Глаза его стекленеют, но взгляд по-прежнему сосредоточенный, и в конце, когда он поет дин-дон, дин-дон, они снова оживают, и кажется, он обращается к тебе, только к тебе, приглашая присоединиться и стать частичкой его мира!..
Он любит свинг. Она практически видит, как он вытанцовывает между Юпитером и Марсом, когда исполняет «Fly Me to the Moon». Все, конечно, отрепетировано, но очень естественно. И в этот момент она полностью там, с Фрэнком, кружится с ним между планетами… И даже не думает возвращаться.
– Когда Фрэнк на сцене, – говорит Мэрилин, – он может сделать так, что ты влюбишься в него сотню раз.
– За одно отделение.
– За одно отделение? Я бы сказала – за одну песню.
После нескольких номеров Фрэнк останавливает музыкантов. Хочет поприветствовать зал официально.
– Не только песнями, но и поболтав с вами минутку.
Он благодарит всех за то, что пришли. Говорит, что они восхитительны, и напоминает, что без публики «мы ничто. Н-И-Ч-Т-О».
Не на нее ли он смотрит?
– А теперь, – вопрошает он, – где здесь бар?
И тут же (она вновь готова поклясться, что он смотрит на нее) запевает «Please Be Kind».
Официант подносит очередную бутылку шампанского. Раньше он говорил, что это «презент от заведения», но теперь, в миллионный раз за вечер повернувшись вполоборота к сцене, только выворачивает пробку и ставит бутылку на стол.
Пузырьки шипят в бокале, и Мэрилин, раскачиваясь из стороны в сторону, вспоминает, почему согласилась поехать в Тахо. Вечера вроде этого – прямая инъекция смысла жизни. Судебные тяжбы и прочая не оставляющая тебя в покое ерунда отходят, отступают на обочину и предстают в своем истинном обличье – гора дерьма, оставленная теми, у кого и таланта, и амбиций на грош, но кто из кожи вон лезет, чтобы доказать, что это они контролируют все, в том числе и таких, как ты. А в этом зале, прямо сейчас, проходит хирургическая операция. Музыка освобождает тебя от их мертвого груза, как те филиппинские хилеры, о которых она читала в новостях. И с этой мертвечиной уходит она сама. Что же делать? Только поднять бокал и выпить за это.
