В целом приходится признать, что злейшие враги Кобы – бывшие товарищи, грузинские меньшевики – также не были способны дать более или менее объективный его портрет, как и соратники. Тем более что политическая конъюнктура действовала повсюду, только по одну сторону железного занавеса имелся спрос на восхваления Сталина, по другую – не менее стабильный спрос на его разоблачения. Сопоставляя рассказы таких авторов, как Аркомед или Верещак, с другими источниками, приходится констатировать крайнюю ненадежность этих мемуаристов. Так, к Верещаку восходит известный рассказ об избиении Сталина в батумской тюрьме. В советской историко-партийной периодике были опубликованы воспоминания об этой же тюрьме, решительно противоречащие тому, что сообщает Верещак, не только применительно к этому эпизоду, но относительно всей обстановки в тюрьме в те годы, причем рисуемая ими картина выглядит значительно более реалистично[153].
Перечислив столько многоплановых проблем, с которыми сталкивается исследователь при работе с мемуарными текстами о Сталине, я еще не назвала самой, быть может, фундаментальной. И многоопытные старые большевики, и их противники-однопартийцы меньшевики, и рядовые участники революционного движения, и простые советские обыватели – все они находились в рамках одной и той же мыслительной парадигмы, системы ценностей и оценок, созданной причастной к революционному движению радикальной интеллигенцией. Никакого другого угла зрения, никакой иной описательной модели у них не было. Подполье независимо от идейной окраски устанавливало свои законы, во многом сходные с законами любой другой криминальной среды. Но революционеры были заинтересованы в создании вокруг себя привлекательного, романтического ореола. Революционный миф, как известно, сделался чем-то вроде квазирелигии нескольких поколений интеллигенции. Даже большинство врагов большевиков происходило из той же либеральной или радикальной интеллигентной среды и было сковано теми же ментальными рамками. Террор и деспотизм пришедших к власти большевиков принято было объяснять (а отчасти и оправдывать) их идейным фанатизмом, качеством пусть пугающим, но в то же время возвышенным.
Предполагалось, что они так, на свой лад, кроваво и жестоко, добивались реализации своего сценария счастья для трудящегося народа. Однако, вчитавшись в документы той эпохи (по-своему полезны даже и фальсифицированные мемуары), я не вижу ни у молодого Кобы-Сталина, ни у его соратников столь уж выраженной фанатичной идейной одержимости. Конечно, они считали себя марксистами и имели свое, довольно узкое, теоретическое представление об обществе[154]. Но, действуя в живой реальности, они руководствовались отнюдь не только идеологией. У них была своя прагматика, они решали вполне конкретные повседневные задачи. Подполье было цинично, довольно безразлично к людским судьбам и жизням, широко пользовалось манипуляциями, провокацией, ложью, демагогией. За всем этим стояли специфические корыстные корпоративные интересы профессиональных революционеров. Они, и это правда, совсем не стремились к добыванию материальных благ собственно себе, но они были заинтересованы в поддержании, подпитке, финансировании своих организаций, в которых каждый из них нашел место в жизни, а заодно источник пропитания.
Подполье было той параллельной реальностью, в которой недоучившийся семинарист Иосиф Джугашвили (который в легальной жизни мог рассчитывать самое большее на положение сельского учителя или священника) имел шанс стать значительной фигурой и уважаемым человеком. И именно это несоответствие реального прагматичного облика подполья идеальным мечтаниям о возвышенно-прекрасных «мучениках свободы», наверное, было их самой страшной тайной. Тайной, надежно спрятанной за всеобщей верой в революционный миф и потому до сих пор даже четко не артикулированной[155].
Источники о жизни Иосифа Джугашвили до 1917 года представляют собой на редкость хитрую головоломку. Сопоставлять их, разбирать, что более, что менее правдоподобно, на что можно опереться, на что не следует – чрезвычайно увлекательное занятие. Впрочем, добросовестный исследователь в конце концов вынужден признаться (хотя бы себе самому), насколько тонка и даже размыта здесь грань, отделяющая надежно доказанное от того, что кажется правдоподобным, а правдоподобное в свою очередь определяется интуицией ученого и его собственным представлением о предмете, его личным «верю – не верю». Как ни старайся придерживаться строжайшего академизма и доказательности, но в итоге каждый, даже самый честный и ответственный автор, окажется в какой-то мере зависимым от того, какой у него сложился образ Иосифа Джугашвили; этот образ будет так или иначе определять выбор источников, кажущихся достоверными. Думаю, я не являюсь исключением из этого правила.
Но, в сущности, точно так же обстоят дела с любым историческим исследованием независимо от темы и состояния источников. Просто на примере ситуации со сталинской биографией эти механизмы становятся видны особенно отчетливо. А понимать, как и из чего берется наше знание, безусловно, полезно.
* * *
Я не принялась бы за изучение сталинской биографии, если бы не инициатива директора Государственного архива РФ Сергея Владимировича Мироненко, поддерживавшего и побуждавшего продолжать исследование, руководившего им и оказывавшего всевозможную помощь. Эта книга не появилась бы на свет без поддержки и интереса к ней Владимира Александровича Козлова, долгие годы проработавшего заместителем директора ГА РФ и многому меня научившего в ремесле историка. С его легкой руки моей работой заинтересовался доктор Франческо Бенвенути (Болонья), который совместно с руководством итальянского университетского издательства «Агаспе» побудил меня завершить эту книжку и взял на себя труд по ее переводу, за что я бесконечно благодарна.
Бесценны были беседы и советы авторитетных коллег, щедро делившихся знаниями и опытом: Альберта Павловича Ненарокова, Исаака Соломоновича Розенталя, Олега Витальевича Хлевнюка, Олега Леонидовича Лейбовича. Я признательна также Рональду Грегору Суни и Яну Пламперу. Незаменимы были консультации Зинаиды Ивановны Перегудовой, заслуженного сотрудника ГА РФ, как никто знающей архивы и практику работы политической полиции Российской империи. Сотрудники архива Лариса Вячеславовна Крячкова и Виктория Закирова, хранящие сейчас этот фонд, – верные товарищи, всегда готовые пойти навстречу, помочь сориентироваться в материалах, где сам поиск дела под указанным где-нибудь в сносках к публикации 90-летней давности сложным шифром иногда оборачивался маленьким детективом. Щедрым было содействие коллег, сотрудников РГАСПИ и ГА РФ, блистательно знающих фонды, всегда помогавших разрешать как научные, так и организационные затруднения: Ларисы Николаевны Малашенко и Татьяны Викторовны Царевской-Дякиной. Я глубоко признательна сотрудникам читального зала РГАСПИ и Красноярского краевого архива. Беседы и ироничные замечания историка и журналиста радио «Свобода/Свободная Европа» Владимира Тольца (смело давшего мне шанс попробовать себя в роли радиоведущей) наводили на новые мысли и способствовали прояснению старых. С коллегами и друзьями Модестом Колеровым и Кириллом Кобриным, живо интересовавшимися моей работой, я много обсуждала свои архивные находки. Дабы приблизить завершение моей затянувшейся «сталинианы», оба они требовали писать статьи и содействовали их публикации, за что я, конечно же, очень благодарна.
