Вот оно что! Сговорилась парочка!
Ники чуть было не прокричал это вслух. Ему захотелось вдруг рассказать всё, что было той ночью, о пьянстве, о распутстве в материной спальне и о прочем… Пусть их схватят, пытают, судят! Нет, Фанни, конечно, не тронут. Её вышвырнут вон, вышлют из России, да и дело с концом. Но все будут знать, что она воровка! И это причинит ей боль!
Но хочет ли Ники, чтобы она страдала?
Она, конечно, обманула его, предала.
Но он всё ещё её любит.
Нет, он не выдаст её. И Савина он тоже не выдаст. Выдать Савина — значит выдать Фанни. Нет-нет, никогда.
Ники понимал, что сейчас решается его будущее.
Великий князь и Шувалов впились в него глазами.
Ники посмотрел на отца, потом на графа.
Итак, ради любви.
— Да, — медленно и отчётливо сказал великий князь Николай. — Брильянты украл — я.
— И ты с таким спокойствием это говоришь! В тебе ни капли раскаянья? — вскричал великий князь Константин.
— Вы этого хотели? — не ответив отцу, обратился Ники к Шувалову. — Вы хотели, чтобы я признал себя вором? Извольте, я признал.
— В тебе нет совести, — произнёс великий князь Константин упавшим голосом. Ты конченый человек, сын мой».
Из дневника великого князя Николая Константиновича:
«15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною… Никакого раскаяния, никакого сознания… Ожесточение и ни одной слезы».
«16 апреля. У Николы ожесточение, фанфаронство, позирование и совершенная нераскаянность».
Ники отправился домой на Почтамтскую. Оставались считанные часы до его ареста. А ещё надо было увидеть Фанни. В последний раз?
«Очень кратко Ники сообщил ей о разговоре с отцом и графом и о собственных своих выводах, — пишет Михаил Греческий.
Фанни не отпиралась. От стыда или с перепугу она покраснела, и на лбу у неё проступили капельки пота. Тяжело вздохнув, Фанни заговорила и выложила ему всё. Видно было, что давно уж хотелось ей выговориться.
Да, она попала под чары корнета-херувима. Он стал ухаживать за ней с первого же дня знакомства. Фанни потянулась к нему. Ведь Ники изменял ей, и она тосковала, ревновала, страдала и чувствовала себя безумно одинокой. Корнет утешил её. Сперва она делила его с Мэйбл. Мэйбл содержала корнета, и он не хотел с ней расстаться. Но та вскоре нашла ему замену, и Фанни завладела Савиным всецело и безраздельно.
— То есть, перебил Ники, — теперь уже ты стала содержать его.
— Содержать — нет, — сказала Фанни. — Ему потребно было слишком многое. У меня таких денег нет.
— Пустое! — воскликнул Ники. — У нас говорят: для милого дружка и серёжка из ушка.
— Савин был не милый дружок, — возразила Фанни, — а сам дьявол. Это он всё придумал. И подарки Савин дарил мне не из любви, а нарочно, чтобы ты ревновал и крал для меня драгоценности. Он знал, что у тебя не слишком много своих денег. И миллион на революцию придумал вытянуть из тебя тоже он. «Вот увидишь, — говорил он мне, — сперва он украдёт на благородное дело, а там уж пойдёт воровать так просто. Лиха беда — начало». Савин как в воду глядел. Ты, украв в первый раз, сказал мне тоже самое: «Лиха беда — начало». Но когда ты решил уехать со мной в Париж, Савин перепугался до смерти. Он, стало быть, не сможет более из тебя тянуть. Добыча от него уходит! И Савин предложил мне бежать с ним, чтобы ты, Ники, остался здесь.
— А для этого вы решили украсть бриллианты?
— Ничего мы не решили, my God!
— В ту ночь, — продолжала Фанни, — ты так напился, что рухнул замертво. Савин оглядел спальню, присмотрелся к иконам, увидел камни и решил выкрасть их. Твоих папа и мама не было. Они собирались вернуться неделей позже. За этот срок можно споскойно продать камни ростовщику. Тревогу поднять некому. Но возвратились великие князь с княгиней наутро. Савин испугался и исчез.
— А брильянты?
— Я отдала их Ворповскому, сказала, что ты просил заложить их.
— Это ложь. Ворповский знал, что ты украла их. Он твердил про какую-то нищенку. Он, что, тоже в сговоре?
— Нет, он просто влюблён в меня.
— Стало быть, и он предатель. Такой же, как ты с твоим херувимчиком.
Но оставался, наконец, ещё один, последний вопрос, мучивший Ники.
— А тот миллион за иконы, — спросил он, — пошёл революционерам или опять Савину?
— Не знаю, клянусь всем святым!
— Не клянись. Для тебя ничто не свято.
— О, my God, поверь мне, Ники! Савин ничего мне о миллионе не говорил».
Как известно, Николай Константинович посоветовал Фанни все ценности передать на сохранение в американскую миссию в Санкт-Петербурге. Среди них были завещание, в котором великий князь не забыл Фанни, и счёт на её имя в размере ста тысяч рублей.
Фанни в тот же день отвезла всё своему соотечественнику посланнику США Ювелу. Вечером одна смотрела в театре «Периколу». Потом всю ночь ждала у себя Ники. В четыре утра не выдержала и пошла к нему на Почтамтскую.
Двери дома были распахнуты настежь. В вестибюле находился старый лакей Савёлов. Со слезами он сообщил: великого князя перед её приходом арестовали жандармы…
Вернувшись к себе, Фанни получила записку от Мэйбл. Подруга сообщала, что жандармы выследили и арестовали Савина, которого она прятала у себя дома.
Но вернёмся к Ники.
Его аресту предшествовало тяжёлое ночное объяснение с родителями. О чём был разговор? Почему потребовалось арестовать великого князя Николая Константиновича так срочно — в четыре часа утра? Кто отдал приказ об аресте? Какую роль при этом сыграл Константин Николаевич? Была ли санкция императора?
На эти вопросы нет точных ответов.
Точно также нет однозначных сведений о первых днях пребывания великого князя под арестом. Судить об этом можно лишь по невнятному рассказу Фанни Лир. Николай Константинович находился под замком в своём доме. Дежурили возле него жандармы, а обращались с ним, как с сумасшедшим. Если он пытался спорить, на него надевали смирительную рубашку, окатывали холодной водой и били…
Свои же последние дни в России Фанни Лир описала точно. Следует отдать ей должное: она не предала своего принца. Правда, не упустила возможность заработать на нём немалую сумму. Под предлогом, что это облегчит участь великого князя.
Из дневника военного министра генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина:
«17 апреля. Среда… В последнее время, как мне кажется, обращение его (Александра II — авт.) со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, я узнал по секрету, что на днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось?
