или о "надеждах всех, кто любит свободу", у других стран появлялись причины для беспокойства".
Люс сделал как никто другой, чтобы донести до американцев консенсус "холодной войны". Несколько неожиданно для себя он нашел партнера в лице Фостера, который переживал удивительную трансформацию. Менее чем за год, с конца 1945 г. до середины 1946 г., Фостер перешел от проповеди терпимости и всепрощения к пропаганде "теории дьявола", которую он раньше презирал. В серии статей для журнала Life он нарисовал все более пугающую картину советской угрозы. Первым крупным залпом стала опубликованная в июне 1946 г. серия из двух частей под названием "Размышления о поведении СССР и о том, что с этим делать". В ней он задал резкий тон, который на протяжении целого поколения определял мировоззрение его самого, прессы Luce, Республиканской и Демократической партий, а также большинства американцев.
Советские лидеры, писал Фостер, начали всемирную кампанию, направленную на подчинение Запада, "уничтожение того, что для нас является основой свободного общества", и навязывание завоеванным народам системы, "противной нашим идеалам гуманности и честной игры". Уже сейчас, утверждал он, Советский Союз создал в некоммунистических странах теневую сеть союзников, которые выдают себя за патриотов, но на самом деле "во многом руководствуются указаниями из Москвы". Таким образом, советский коммунизм стал невидимой силой, направляющей националистические движения в Азии, Африке и Латинской Америке.
"Никогда в истории несколько человек в одной стране не добивались такого мирового влияния", - заключил он.
То, что Фостер считал Советский Союз центром мирового заговора, не ставило его на задворки общественного мнения. Временами он использовал более мелодраматическую лексику, чем президент Трумэн, сенатор Ванденберг, государственный секретарь Джордж Маршалл и такие мандарины внешней политики, как Джордж Кеннан и Аверелл Гарриман, но все они разделяли одну и ту же точку зрения, что советский коммунизм является, по словам Кеннана, "великой политической силой, нацеленной на наше уничтожение".
В 1947 г., реагируя на советское давление на Грецию и Турцию, Трумэн решил, что Соединенные Штаты должны взять на себя новое обязательство вмешиваться в дела любой страны мира, чтобы остановить, по его мнению, распространение коммунизма. Когда он сообщил Ванденбергу о своем намерении взять на себя это масштабное обязательство, Ванденберг ответил: "Господин президент, единственный способ добиться этого - выступить с речью и напугать страну до смерти". Трумэн последовал его совету. В своей речи на совместном заседании Конгресса 12 марта 1947 г. он представил далеко идущий глобальный проект, получивший название "Доктрина Трумэна".
"Тоталитарные режимы, навязанные свободным народам путем прямой или косвенной агрессии, подрывают основы международного мира, а значит, и безопасность Соединенных Штатов", - заявил президент. "В настоящий момент мировой истории практически каждый народ вынужден выбирать между альтернативными путями жизни. И выбор этот зачастую не является свободным. Один образ жизни основан на воле большинства и отличается наличием свободных институтов.... Второй образ жизни основан на воле меньшинства, насильственно навязанной большинству. Он основан на терроре и угнетении, контролируемой прессе и радио, фиксированных выборах, подавлении личных свобод. Я считаю, что политика Соединенных Штатов должна заключаться в поддержке свободных народов, сопротивляющихся попыткам порабощения со стороны вооруженных меньшинств или внешнего давления".
Конгресс согласился с мировоззрением Трумэна и выделил запрошенные им 400 млн. долл. на военную помощь странам, где, как считалось, усиливалось влияние коммунистов. Некоторые историки считают этот момент началом "холодной войны", когда Соединенные Штаты заявили, что считают весь мир ареной борьбы между сверхдержавами. Мировые события способствовали формированию такого взгляда, но он также отражал импульсы и установки, глубоко вплетенные в национальную психику. Среди них, как пишет дипломатический историк Таунсенд Хупс, "американская приверженность свободе личности, американская воля к победе, американское сопротивление полумерам, [и] американское разочарование психологическим напряжением, опасностью, сложностью и постоянной безрезультатностью вызова, который должен быть решен, но не может быть устранен".
В 1948 г. Фостер отправился в Амстердам на религиозную ассамблею, организованную Всемирным советом церквей. Его речь была пламенной и содержала яркие описания "дьявольских злодеяний" коммунистических лидеров, которые, по его словам, "не верят в такие понятия, как вечная справедливость", исповедуют идеологию, основанную на "зле, невежестве и отчаянии", и "замышляют обрушить на человечество страшную катастрофу". Примечательной эту речь сделало то, что последовало за ней: на "гротескные искажения" Фостера горячо ответил выдающийся богослов чешского происхождения Йозеф Хромадка, который почти десять лет преподавал в Принстонской богословской семинарии. Хромадка призвал понимать атеизм коммунистических лидеров как реакцию на неправильное использование религии царями, "скорее как инструмент и оружие антибуржуазной и антифеодальной политической пропаганды, чем как самобытную веру". По его мнению, несправедливо сравнивать советский коммунизм с "демократическими институтами и процессами, возникшими, выросшими и совершенствовавшимися под совершенно другим историческим небом". Вместо этого его следует рассматривать как "историческую необходимость в стране, состоящей из множества этнических, отчасти культурно отсталых элементов, в стране, которая по многим причинам не имела привилегий в виде политических свобод и народного образования".
В официальном отчете об амстердамской ассамблее были приведены длинные цитаты из этой речи и лишь пара коротких строк из речи Фостера. По его мнению, это отражает опасное ослабление христианской решимости перед лицом опасности и дрейф протестантской теологии в сторону "левых и социалистических тенденций".
Вновь обретенная воинственность Фостера стала завершающим этапом его политического путешествия, растянувшегося на четверть века. Он всегда ненавидел большевизм, но в 1920-е годы признал Советский Союз дезорганизованным, экономически слаборазвитым и не представляющим угрозы для Запада. В 1924 г. он назвал отказ Америки признать его правительство "абсурдом". Большую часть 1930-х годов он уделял внимание защите нацистской Германии как оплота против большевизма как идеологии, но после того как в 1941 г. США вступили в войну и стали военным союзником Советов, американская критика советской системы была приглушена. В годы войны Фостер воспринимал Советский Союз как обычную большую державу, защищающую свои интересы и рационально взвешивающую отношения с другими странами. Уже на конференции в Сан-Франциско в июне 1945 года, на которой была создана Организация Объединенных Наций, он публично призывал западных лидеров "исходить из того, что Россия придет к практике подлинного сотрудничества".
Большую часть своей жизни Фостер считал, что корень конфликтов и глобальной нестабильности лежит в неспособности государств к сотрудничеству. После войны он отказался от этой точки зрения. Согласно его новой теологии, угроза миру исходила не от безрассудства наций, а от безрассудства одной страны - Советского Союза.
Что привело Фостера к такому повороту? Его собственное объяснение было двояким. Во-первых, по его словам, он никогда раньше не задумывался о природе коммунизма настолько глубоко, чтобы выработать "четкое понимание основ".
