Одним из следствий этого вольного отрочества на просторах Преображенского оказалось то, что нормальному образованию Петра настал конец. Покинув Кремль, полный для него ненавистных воспоминаний, он оторвался от ученых наставников, воспитавших Федора и Софью, и от всех обычаев и правил царского обучения. Живой и любопытный, он убегал вон из дома, чтобы учиться практическим делам, а не отвлеченным предметам. Петр больше постигал в лугах, лесах на реке, чем в классной комнате, и больше привык к пищалям и пушкам, чем к перу и бумаге. Он много этим приобрел, но и потери были велики. Он почти не читал. Его почерк и грамотность остались на том ужасающем уровне, который простителен разве что в раннем детстве. Петр не учился никаким иностранным языкам, и лишь позже нахватался кое-каких обрывков голландского и немецкого в Немецкой слободе и в заграничных поездках. Ему было неведомо богословие, философия никогда не волновала и не развивала его ума. В десять лет Петра взяли из школы, и целых семь лет он пользовался неограниченней свободой. Конечно, как всякого своенравного и смышленого ребенка, его во все стороны влекло любопытство; поэтому он и без наставников многому научился. Но он был лишен постоянной, упорядоченной тренировки ума, упорного последовательного движения от простых дисциплин ко все более сложным, приближающим к освоению того искусства, которое древние греки почитали наивысшим, – искусства управлять людьми.
Образование Петра, направленное любопытством и прихотью, соединявшее полезные познания вперемежку с бесполезными, определило его интересы и устремления как личные, так и царские. Многие из свершений Петра, наверное, не осуществились бы, учись он в Кремле, а не в Преображенском, ведь традиционное систематическое обучение может не только развить способности, но и подавить их. Впоследствии Петр сам ощущал пробелы в своем образовании и горько сетовал на его недостаточную глубину и законченность.
Случай с астролябией отражает типичную для него манеру приобретать знания – всегда в порыве увлечения и по собственному выбору. В 1687 году, когда Петру было пятнадцать, князь Яков Долгорукий накануне своего отъезда во Францию с дипломатической миссией упомянул при царе о том, что когда-то у него был иноземный инструмент, «которым можно было измерять расстояние и площадь, не сходя с места». К несчастью, инструмент украли, но Петр попросил князя купить ему такой же в Париже. По возвращении Долгорукого в Москву в 1688 году Петр первым делом спросил, привез ли тот, что он просил. Принесли коробку, извлекли из нее сверток, развернули; там оказалась астролябия, изящно выполненная из дерева и металла, но никто из присутствующих не знал, как ею пользоваться. Начались поиски знающего человека, которые быстро привели в Немецкую слободу. Им оказался седой голландский инженер по имени Франц Тиммерман. Взяв прибор в руки, он мигом вычислил расстояние до ближайшего дома. Послали слугу измерить расстояние шагами, и тот доложил цифру, близкую к названной Тиммерманом. Петру загорелось, чтобы его тоже научили. Тиммерман согласился, но предупредил, что сначала ученику придется одолеть арифметику и геометрию. Когда-то Петр изучал основы арифметики, но позабыл за ненадобностью, и даже не помнил вычитания и деления. Теперь же, подхлестываемый желанием освоить астролябию, он погрузился в изучение множества предметов: и арифметики, и геометрии, а заодно и баллистики. И чем дальше двигался он вперед, тем больше тропинок открывалось перед ним. Он опять заинтересовался географией и принялся разглядывать на большом глобусе, принадлежавшем его отцу, очертания России, Европы и Нового Света.
Тиммерман как наставник годился лишь на время: он двадцать лет провел в России и отстал от последних европейских технических новшеств. Но для Петра он стал и советником, и другом, и царь буквально не отпускал от себя пыхающего трубкой голландца. Тиммерман немало повидал, мог объяснить устройство разных механизмов, мог ответить хотя бы на часть вопросов, непрестанно возникавших у этого высокого, бесконечно любознательного юноши. Вместе они бродили по окрестностям Москвы, заходили в поместья и монастыри, забредали в деревушки. Одна из таких прогулок в июне 1688 года ознаменовалась прославленным эпизодом, имевшим необыкновенно важные последствия и для Петра, и для России. Они с Тиммерманом бродили по царскому имению неподалеку от села Измайлово. Среди строений позади главной усадьбы был амбар, набитый, как объяснили Петру, всяким старьем и запертый уже много лет. Охваченный любопытством, Петр велел отпереть дверь и, невзирая на запах плесени, принялся изучать содержимое амбара. В сумраке его внимание сразу привлекло что-то большое. Это оказался старый, трухлявый бот, лежавший вверх дном в углу. Размерами он был примерно со спасательную шлюпку на современном океанском лайнере – двадцать футов в длину и шесть в ширину.
Петр, конечно, и раньше видел корабли и лодки. Ему известны были громоздкие, с небольшой осадкой суда, на которых русские перевозили товары по своим широким рекам; он видал также лодки поменьше, на которых катались для развлечения в Преображенском. Но все это были чисто речные суда, плоскодонные, наподобие барж, и с квадратной кормой; ходили они на веслах, либо их тянули на канатах бредущие вдоль берега люди или животные, либо их просто несло течением. Сейчас перед ним была совсем другая лодка. Ее глубокий, округлый корпус, тяжелый киль и острый нос явно предназначались не для рек.
– Что это за судно? – спросил Петр у Тиммермана.
– Это английский бот, – отвечал голландец.
– А где его употребляют? Чем он лучше наших судов? – осведомился Петр.
– Если на него поставить новую мачту и паруса, он сможет ходить не только по ветру, но и против ветра, – сказал Тиммерман.
– Против ветра? – Петр был поражен. – Разве так бывает?[34]
Он хотел сразу же опробовать бот, но Тиммерман поглядел на гнилые доски и настоял на основательной починке – а тем временем изготовят мачту и паруса, Петр его непрестанно торопил, поэтому Тиммерман нашел еще одного почтенного голландца, Карстена Бранта, приехавшего в Россию в 1660 году, чтобы строить корабль на Каспийском море по заказу царя Алексея. Брант, который раньше был плотником в Немецкой слободе, явился в Измайлово и взялся за работу. Он заменил негодные доски, законопатил и просмолил днище, поставил мачту, оснастил судно такелажем и парусами. Бот на катках доставили на берег Яузы и спустили на воду. На глазах у Петра Брант поплыл по реке, меняя галсы и используя бриз так, чтобы идти не только против ветра, но и вверх по течению медленной реки. Вне себя от восторга, Петр кричал, чтобы Брант вернулся к берегу и взял его на борт. Он вспрыгнул на палубу, ухватился за румпель и под руководством Брандта стал лавировать против ветра, «что мне паче удивительно и зело любо стало», писал царь годы спустя в предисловии к Морскому уставу[35].
