Гордыня Борджиа пришлась явно не к месту, когда спустя несколько дней в город просочились слухи о том, что во всех его владениях разразились бунты. Урбино и Камерино сдались бывшим правителям, а 17 октября армия Борджиа под командованием дона Уго де Сардоны и дона Мигеля де Кореллы[31] потерпела сокрушительное поражение под Фоссомброне от рук правителя Перуджи Джанпаоло Бальони. В Маджоне мятежники условились собрать 9 тысяч пехотинцев и 100 легких кавалеристов, а также «пустую» (то есть резервную) армию из 700 тяжело вооруженных всадников — Чезаре язвительно скажет, что «пустой» значит «несуществующий». Сам Борджиа, если верить Макиавелли, мог собрать около 100 тяжело вооруженных всадников и 8500 пехотинцев и даже отправил вербовщиков во все края, в том числе к швейцарцам и французам в Милан. Благодаря этим усилиям и несмотря на фиаско под Фоссомброне, к концу месяца Чезаре имел около 4500 пехотинцев и 240 тяжелых всадников и 450 легких кавалеристов, и с каждым днем прибывали новые солдаты. Армия собралась более чем внушительная, став наглядным свидетельством того, насколько быстро Борджиа умел мобилизовать силы в случае опасности.
Макиавелли с самого начала догадывался, что поддержка Франции и папы римского означала одно: с Борджиа еще не покончено. И 9 октября Никколо письменно известил Флоренцию о том, что было бы неразумно медлить с заключением союза с герцогом: «Ясно, что [герцог] пойдет на любое соглашение». В ответ флорентийцы написали, что, дескать, не могут ничего решить без санкции Людовика XII. Макиавелли лишь покачал головой, поняв, что возможность упущена, и продолжал наблюдать за тем, как дела Чезаре шли на лад. Никколо все же предупредил правительство, заявив: «С каждым разом работать на этом поприще все труднее».
Находясь при дворе Борджиа, Макиавелли о многом задумался, в особенности о военном деле. Огромное впечатление произвел на него парад 6 тысяч рекрутов Борджиа, и он сообщил во Флоренцию, что герцог смог собрать такое войско на своих землях — с каждого дома по человеку, и каждый был «готов приступить к службе в двухдневный срок». Не исключено, что Чезаре намеренно организовал этот спектакль, чтобы поразить флорентийского посла, и Никколо, вне сомнения, был поражен. Хотя свойственное ему недоверие к наемным войскам едва ли не заставило Макиавелли признать правоту Чезаре и упустить одну важную деталь: герцог действительно призвал на военную службу людей из своих владений, но едва ли эти силы можно было назвать ополчением — большинство из них составляли опытные солдаты, ветераны многих сражений. Борджиа на самом деле сумел воспользоваться преимуществом, проистекавшим из владения краем, где вербовались лучшие в Италии солдаты, — Романья веками поставляла в армию наемников.
Возможно, идея создания регулярной армии вновь захватила Макиавелли 16 октября, когда Чезаре попросил Никколо передать Десятке его требование прислать к границам Читта-ди-Кастелло войска для набора новых солдат, так поступил он на своих землях. Макиавелли ответил, что сомневается в способности республики собрать такую армию ввиду нехватки людей и отсутствия политической воли. Однако в своем письме Десятке Никколо отметил, что Флоренции следует принять предложение Борджиа, добавив: «Молюсь, чтобы Ваша Светлость сочла, что слова сии продиктованы не самонадеянностью или желанием поучать Вас, но исконной преданностью, какую надлежит испытывать всякому к своей родине». Спустя три дня пришел ответ, в котором сообщалось, что Флоренция отправила в Борго-Сансеполькро армию с двумя пушками и при всем желании «нет никакой возможности» совершить большее в ответ на просьбу Борджиа. Республика, как всегда, отражала военную угрозу первыми попавшимися средствами, которые зачастую оказывались явно неподходящими для этого.
Одних письменные комментарии Никколо восхитили, других довели чуть ли не до белого каления. 11 октября Никколо Валори направил Макиавелли послание, в котором хвалил его за «прямой, обоснованный и правдивый доклад, на который, несомненно, можно положиться», добавив, что «Ваше суждение о тамошнем положении крайне важно, равно как и Ваше мнение касательно происходящего во Франции и намерений герцога». Ранее Валори, заседавший в Синьории с сентября по октябрь, работал с Макиавелли в Пистойе и с тех пор ценил его сообразительность и острый ум, которые вновь шли во благо республики.
Однако непосредственность Никколо, напротив, не раз тревожила Бьяджо Буонаккорси, самого преданного его друга в канцелярии. В частности, 28 октября, вновь напоминая Макиавелли писать почаще, он предупреждал о том, что выводы Никколо о положении Борджиа были «слишком смелыми» и встречали критику, потому что противоречили вестям, ходившим по Флоренции. В заключение он советовал Никколо «заткнуться» (cazovi nel foгате), то есть ограничиться сухим перечислением фактов, а право высказывать суждения оставить за другими. Больше всего Буонаккорси опасался не столько ошибочности анализа Макиавелли, сколько его точности, поскольку в последнем случае многие кабинетные политики Большого Совета станут посмешищем, а именно от этих людей в немалой степени зависела его, Никколо, карьера. Но Макиавелли пропускал все предостережения друга мимо ушей, вновь и вновь проявляя поразительное умение бесить совсем не тех, кого следовало.
Никколо все сильнее восхищала самоуверенность Борджиа, однако он обнаружил, что разузнать что-либо в Фоссомброне нелегко, «ибо при дворе герцога все держат язык за зубами». Чезаре обыграл своих врагов, в особенности трусливого Вителли, назвав его человеком, который «только и умеет, что разрушать беззащитные селения и грабить тех, кто не осмеливается дать ему отпор». Тем не менее слухи об успехах мятежников множились, и, как признавался Макиавелли, «я могу лишь писать об услышанном и принимать на веру лишь то, что удается узнать». Похоже, самоуверенность Борджиа оказалась всего лишь блефом, однако он согласился предоставить флорентийским купцам безопасный путь через свои земли.
Успехи Макиавелли могли считаться лишь умеренными, ибо означали, что он сумел выполнить только одну из непростых задач своей миссии, хотя республика, по-видимому, не проявляла к его деятельности особого интереса, невзирая на то, что в полученных Никколо наставлениях торговый путь в Левант назывался не иначе как «желудком» Флоренции. И все же флорентийцы, вопреки советам Макиавелли, полагали, что дни Борджиа сочтены, а потому добиваться от него окончательного соглашения не имело смысла. «Ты болван», — напишет своему другу Буонаккорси в середине ноября, насмехаясь над его попытками убедить власти заключить союз с герцогом.
