Чтобы покупать продукты для всех, Магдалина Буженяк часто ходила на базар, продавала свои последние платья, костюм мужа — то, что было накоплено годами.
Но Буженяк не унывал. Всякий раз он становился веселее и веселее. Приносил с воли добрые вести, говорил, что фашистам «дают по шкуре», что их госпитали завалены ранеными, а все немецкие сообщения об успешном отражении большевистских атак гроша ломаного не стоят.
Пользуясь властью «родственника», он утихомиривал Толю.
— Да подожди ты ещё немного, потерпи. Посмотри на людей, сколько они выстрадали. Сам же спасибо мне скажешь! — говорил Буженяк. — Лучше я тебя верну Красной Армии живого.
…Однажды на рассвете, который удивительным чутьём всё же определяли лишённые солнца люди, до них через выводной люк донёсся отдалённый раскат глухого грома. Подумали — гроза, но странное дело: крысы по-прежнему бесшумно шныряли по доскам, перескакивали через ноги лежащих на них людей.
Первый раскатистый удар сменился вторым, третьим, и вскоре здесь, под землёй, стало очевидно, что это гул приближающейся канонады.
Люди подползли поближе к выводному люку и жадно вслушивались в рокот фронта. Очевидно, гитлеровцы потеряли не только Тернополь, но и Броды.
Наверху, на улице — чеканный и знакомый немецкий шаг. Стучат по булыжникам кованые каблуки гитлеровцев. Они уже над каналом, над головой у притаившихся людей. Долетают резкие слова команды: «Хальт!» Щёлкая каблуками, фашисты останавливаются как раз около выводного люка, и маленький Пава, сжавшись, сразу отползает назад.
Все ждут сейчас одного: вот-вот стукнет лом, поддевая решётку, и гитлеровцы попробуют опуститься вниз. Но они, видно, не спешат залезать в канал, устраивают перекур. Опять команда, смысл которой никто уловить не может. И повелительный счёт офицера; «Драй мине! Драй мине! Драй мине!»
Немцы минируют мостовую и палисадник перед монастырём Бернардинов. Слышно, как укладывают они мины вдоль обочины мостовой, как зарывают их под кустами газона, по-видимому, прячут их под плитами тротуара. Одна мина положена где-то совсем рядом около решётки. Толя прильнул к отводному люку и жадно вслушивается, что происходит наверху. По лицу его, напряжённому и внимательному, чувствуется, что он запоминает каждый шаг гитлеровцев, порядок, в каком уложены мины. А канонада всё сильнее и громче. Наконец, Толя радостно шепчет:
— «Катюши» запели!
До сих пор люди подземелья знали песенку про русскую девушку Катюшу. Сейчас, под гул канонады, Толя объясняет, что «катюши» — это особые миномёты, которых пуще всего на свете боятся враги. Где появляются «катюши» — так и знай: гитлеровцу капут.
«Над нами советские танки!»
Кипение уличных боёв во Львове длится несколько дней. Оккупанты яростно цепляются за любой дом, за всякую улицу. Район Нового Львова — маленькие домики, расположенные в садах на возвышенности за Стрыйским парком и близ шоссе, ведущего в город Стрый, захватывают сразу советские войска. Оттуда, с этих зелёных холмов, спускаются на улицы города первые советские разведчики, оттуда мчатся тяжёлые советские танки.
Первый из них, грохоча, влетает на Бернардинскую площадь и, скрипнув тормозами, останавливается где-то совсем близко над каналом. С другого конца города бьют тяжёлые немецкие орудия; засели в верхних этажах домов немецкие автоматчики, а танкисты, открыв люк машины, громко кричат:
— Эй, малый! Тащи покурить!
По-видимому, к танку подбегают мальчики, торгующие папиросами.
Сквозь решётку сточного люка в канал доносится:
— Какие же тебе деньги платить?
— Давайте злотые, можно марки, — отвечает юный продавец папирос.
— Таких не водится. Мы люди советские и деньги у нас советские. Держи!
Всё это явственно слышно людям подземелья.
— Над нами советский танк! Как бы вылезти туда, к хлопцам? — кричит Толя и безуспешно пытается протиснуться в узкий выводной люк.
Гул танкового мотора заглушает его слова. Танк, скрежеща гусеницами, мчится дальше, а через несколько минут Толя слышит немецкую речь, выкрики: «Шнель! Шнель!» и гулкие выстрелы противотанковой пушки.
Гитлеровцы выкатили её из соседней улицы на открытую позицию. Они пытаются обстрелять прорывающийся вперёд советский танк, но по нервным выкрикам офицера нельзя предположить, что это им удаётся.
…Гусеницы всё новых и новых советских танков скрежещут на улицах старинного Львова. Громыхание тяжёлых машин, выкрики сапёров, разминирующих переулки, бульвары, прерывистый лай сопровождающих их собак, уходящая к северу дробь автоматов и уханье пушек — все эти звуки, проникающие сюда, в тёмное и сырое подземелье, сливаются в радостный гимн освобождения. «Над нами советские танки!» повторяют люди на разные лады одну и ту же прекрасную фразу.
Уже в отрывистую деловую скороговорку военных вплетаются украинские голоса выходящих из домов местных жителей.
Кто-то с улицы отрывисто стучит ломом по решётке.
— Приехали! Выходите! доносится знакомый голос Коваля.
Как ждали все чудесной минуты, когда свой человек без всякого страха заговорит с ними открыто оттуда, с улицы. Но выйти самим оказывается не так-то просто.
Буженяк и Коваль спускаются на помощь. Они знают, что есть поблизости выход из канала — по более широкой сточной трубе, ведущей в соседний двор. Из этой трубы они и вытаскивают по очереди всех узников подземелья.
Первый раз за год женщины покидают канал под монастырём Бернардинов. Но даже и мужчины, ползавшие по нескольку раз в день за водой, теперь, почуяв такую близкую свободу, теряют последние силы. Они жмурятся от яркого солнечного света, чистый воздух пьянит их, кружит, голову. Толя, не сделав и двух шагов, усаживается на ступеньках каменной лестницы и тяжело дышит. Грязные, заросшие люди в лохмотьях, пропахшие запахом сточных вод, давно и навсегда уже вычеркнутые штадткомиссаром из списков жителей города, объявленного «юден райн» (очищенным от евреев), эти отверженные смертники лишь сейчас осознают и цену своего терпения, и великое счастье, которое принесла им Красная Армия.
Леопольд Буженяк осторожно подаёт наверх из люка Тину, а затем вслед за ней Паву. Мертвенная бледность на запавших щеках детей. Маленький Пава раскрытыми глазами смотрит на собравшихся во дворе людей. Он видит улыбающихся советских бойцов с автоматами на ремнях, стены пятиэтажного дома. Из разбитых окон в коридор двора выглядывают люди. Выше, в синем квадрате неба — ослепительно яркое солнце, лёгкие тучки проплывают мимо.
