Наутро, когда пришла на работу, передала с нашего ВЧ на телеграф телеграмму: «Володя. Приезжай картошкой. Двадцать мешков картошки увезете». Два мешка я решила оставить себе. Груня телеграмму получила, всполошилась:
– Какие двадцать мешков? Он что, на себе повезет?
Володя с работы пришел, прочел текст, успокоил:
– Ничего, она на паровозе меня добросит.
Так и вышло. На тачке в несколько рейсов доставил он картошку на станцию к водокачке.
– У меня еще один мешок есть. Может, мы угля наберем? – спросил меня Володя.
– Не сейчас, а когда будешь ехать, машиниста попросим. Кто откажет?
– Роза. Если можно! А то ведь нам и взять негде. На пути пойдешь, там нерусские черти стреляют в упор. Охрана.
– Володя, не беспокойся. Надо будет два мешка, дадут два.
Я только заступила. Коля Коротков согласился меня подменить. У него картошка возле дома росла. Тоже три мешка накопал. Земля там такая – чернозем – плюнь, и все растет. Все знали про Груню, про зятя. Я сама подошла к машинистам, попросила забросить картошку на тендер и дать пару мешков угля.
– Сколько тебе угля? – переспросили они Володю.
– Пару мешков.
– А пять не возьмешь? Мы тебе пять дадим.
– Спасибо, я Розе скажу, – растрогался Володя.
– Она у нас Роза Соломоновна, – поправили его машинисты.
– Да она ж еще маленькая!
– Эта маленькая так задаст жару, что впереди паровоза бежим.
Володя только сожалел тогда, что не догадался взять пару бутылок самогона – машинистов отблагодарить.
В жизни, как известно, грустное и смешное порой соседствуют так близко, что отделить одно от другого нельзя. Один такой случай произошел со мной в период работы на Лозовой. На право занятия перегона мне нужен был ключ-жезл с соседней станции, а до нее – три километра. Для молодой девушки – не расстояние. Я и побежала. А дежурный той станции бежал мне навстречу. Встретились на полпути, передал он мне ключ. А сам как-то встревоженно на меня смотрит, но не говорит, в чем дело. А все пытается меня другим путем назад направить: по тропинке, а не по шпалам. Я, ничего не подозревая, поворачиваю голову направо и вижу: вдоль леса бежит волк, здоровый, матерый. Сердце оборвалось: что делать?
Дежурный успокоил:
– Сейчас добегу, позвоню, чтоб за тобой прислали маневровый паровоз.
Он бегом на свою станцию, я – в Лозовую. Я бегу – волк бежит. Я останавливаюсь – волк останавливается. И уже на границе станции вижу: едет мне навстречу «овечка», паровозик маневровый. Я обрадовалась: «Если они успеют, то успеют. Они же не могут не видеть волка. Да и дежурный должен передать про волка».
И тут машинист сделал глупость – дал оповестительный длинный сигнал. Волк мог кинуться в мою сторону, и тогда бы мне несдобровать. Но он бросился в лес. А я стою и не могу сделать ни шага. Опустилась на рельсы, сижу. Подбегают ко мне машинист с кочегаром, подхватывают меня и затаскивают на паровоз.
– А як бы вин на мене прыгнул? – выговаривала я потом машинисту.
– Розочка, я уж потом понял, что сделал глупость. Но у нас были лопаты и лом, мы бы не дали тебя съесть.
Окончательно оправилась я от шока уже в диспетчерской, когда отправила поезд в направлении Сахновщины, для которого жезл брала, и разревелась. Дежурный, чтобы отвлечь меня, спрашивает:
– Что ж ты такая бледная? Может, голодная?
– Не, – отвечаю.
– А я и бачу: у тебя в руках лепеха да картохи.
А в руках у меня правда оказались зажаты лепешка и две картошины, которые мне дал тот дежурный вместе с жезлом. Вот и думай, смеяться мне или плакать от того происшествия?
Глава 15
Не было бы счастья…
Я Кагановичу, наркому путей сообщения, благодарна за многое. Это ведь благодаря ему появился первый краткосрочный институт для железнодорожников в Люботино под Харьковом, где я получила специальность инженера службы движения первого ранга. Один только выпуск и состоялся. Железнодорожники всегда были малограмотными. Четыре-пять классов образования. Десятилетка – уже много. А Каганович еще и техникумы железнодорожные открыл – в Днепропетровске, например, в Харькове и под Харьковом.
Я Кагановичу благодарна и за то, что в 1943 году, когда форма старая у всех поизносилась, выдали железнодорожникам новую: девчатам юбки и китель, мужчинам рубашки, брюки и ремни. А то ведь до того дошло, что идет впереди машинист, а у него задница голая – штаны разлезлись. Кто похихикает, а кто посочувствует.
И вот еще до того, как новую форму нам получить, собирают нас в Харькове на партийно-комсомольскую конференцию. Выходит на сцену девица. Кожаные сапожки. Юбочка до середины колена, китель ладный. И кубанка лихо заломлена. Я на нее глянула, и такое зло меня взяло: мы ходим в кирзовых сапогах, портянок нет, носков нет.
«Вот б…дь, – думаю. – Она спит с командирами и как картинка. А мы в чем ходим?»
А девица соловьем заливалась: мы, комсомольцы, мол, должны то, должны это, подавать пример…
– Кто еще хочет выступить? – спрашивают из президиума.
«Эх, была не была!» – думаю и кричу:
– Можно мне?
– Проходите!
– А я с места, можно?
И пока все во мне кипит, с места в карьер начинаю:
– Станция Лозовая, Эпштейн Роза Соломоновна, секретарь комсомольской организации отделения ТН-2. Как приятно было смотреть на выступавшую до меня. Дивитесь, девчата, ибо нет у вас таких сапожек красивейших и одежки такой. Стояла як картиночка. А ее бы в Лозовую к нам. От бы она выглядела! Но она бы и там, наверное, сумела бы выглядеть так.
Понеслась у меня смесь украинского с русским. Девки потом сказали: ты только по-еврейски не говорила. А я продолжаю:
– Вот мне сказали: выдь на сцену. Ну як я пиду на сцену в кирзовых сапогах? Воны ж хлюпают. Портянок не дают. Форма – ось бачте яка. Шинелька – тэ ж така. Як на рынок пидешь, хочешь купить шо себе, а бабы сразу спрячут – думают, милиция идет. От так мы живемо. Еще и лозунги кидаем, что нужно нравственность блюсти.
Девка та с места заверещала:
– Я не говорила слово «нравственность»!
– Не говорила, потому что ты его не знаешь. Если б ты это слово знала, ты бы перед нами не красовалась так – застеснялась. Не я тебя, а ты меня должна стесняться.
Девки меня тянут за хлястик:
– Хватит, а то посадят.
А я была так горда, что ее осадила. Надо же – она при штабе кем-то работала. Тому даст – сапожки получила, другому даст – форму получила.
Так что спасибо Кагановичу, что в том тяжелейшем 1943 году нашли возможность нам форму новую выдать. Звонят со склада, говорят: приходите и подбирайте по размеру. Мы были в эйфории. Девчонки юбку пошире выбирали, чтоб складки заложить. Я шить никогда не умела. Взяла что дали. Но мне соседка квартирной хозяйки помогла. И складки на юбке сделала, и китель подогнала.
