Если мы поверим в теорию Мильна о начале времени, то придем к выводу, что все явления и процессы, происходящие в материальном мире, обусловлены причинно-следственным законом. Исследуя причинность по нисходящей линии развития, мы придем к первопричине, которая ничем не обусловлена. И поэтому только она может быть переходом Абсолюта из состояния покоя в действие.
На основе этой теории следует самоочевидное объяснение необходимости диалектического развития материального и духовного миров. Как я говорил в предыдущем письме, диалектический материализм, признавая диалектическое развитие природы, по-моему, голословно утверждает, что диалектический момент единства противоположностей заложен в самой материи. Но если спросить — почему, то они не могут дать вполне научного объяснения. Материя, согласно диалектическому материализму, в высшей степени — активное начало. Она обладает способностью самодвижения и самоорганизации к восходящему развитию от низших форм организованности к высшим. Отсюда и взяла свое начало эволюция сначала неорганического, а потом органического и человеческого миров. Стало быть, в материи заложена реакция упорядоченных структур, в которых, как и в органическом мире, целое определяет части. А по словам Ленина (В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм), в самой материи заложена способность к ощущениям, и самопознание есть свойство материи, проявляющееся на высших ступенях ее организованности. Словом, материя наделяется всеми свойствами, являющимися условиями и источником органической и психической жизни, она сама в этом смысле одушевляется или одухотворяется. И это понятно, если учесть, что один из главных источников учения Маркса — Энгельса — это философия Гегеля и ее диалектика. Хотя Маркс перевернул диалектику Гегеля, поставив ее вверх ногами, т. е. истолковал ее материалистически, тем не менее, известные идеалистические позиции, притом весьма существенные, сохранились и в марксистском миропонимании, например: восходящая линия развития бытия, противоположность и противоречие как двигатели процесса перехода от необходимости к свободе, конкретность истины и пр. Последовательное проведение этих мотивов вывело бы диалектический материализм за пределы материализма в точном смысле этого термина.
Благодаря этой (нашей) теории легко объясняется, почему в природе наблюдается восходящий путь развития: от низшего к высшему, от простого к сложному. А также объясняется рациональность (целесообразность) мира. Вышеперечисленные положения весомо доказывают истинность выдвигаемого мною тезиса.
(Продолжение в следующих письмах.)
* * *
Я сегодня получил твое письмо от 3 декабря сего года. Спасибо, моя хорошая, за теплое письмо. Меня очень огорчает письмо Л. М к твоей маме. Я не думал, что она имеет кое-какие мещанские наклонности. Думал, что она выше всех этих устаревших норм. Но меня успокаивает то, что в нашем поведении не было ничего аморального. В беседе Л. М. с М. А., между прочим, она сказала: «Биди — человек раненый, его раны еще не зажили (после нервных потрясений он еще не пришел в норму) и поэтому действовать на его нервы, т. е. сыпать соль на его раны преступно; я не думаю, чтобы Наташа имела серьезные намерения. И своим кокетством она только возбудила у Биди чувство любви, которое, будучи неудовлетворенным, подействует на него пагубно. Он может потерять равновесие, он в конечном итоге может и погибнуть. Это ужасно, это жестоко, это бесчеловечно». Возможно, она права. Во всяком случае, она знает, что ты не можешь меня любить. Это, по сути дела, чуть меня не погубило. Что произойдет в дальнейшем, я еще не знаю, видимо, моя жизнь изменится в корне. Ты пишешь: «Без тебя мне было бы трудно идти по пути к совершенству. Только ты можешь мне в этом помочь». Если ты это говоришь от души, то — превосходно. Но ведь я же тебе писал об условии, при котором нужно совершенствоваться. Далее ты пишешь: «Хотя я и стану женой другого, мне неудобно будет приехать к Л. М., она может меня не принять». Что это значит? Ты до приезда в Москву, т. е. до конца декабря этого года хочешь выйти замуж? Ведь ты же говорила, что до отпуска не сделаешь этого. Или ради любви к искусству решила еще подсыпать соли на мои раны? Если так, то спасибо. Ты, видно, решила, что я мало страдал в жизни. Все-таки я не могу понять тебя. Если у тебя есть внутренняя потребность мучить людей, то почему, за что ты решила выбрать меня своим объектом? Когда меня мучили чужие люди, которых я презирал, я не так страдал. Но когда меня мучает единственная моя любовь, мне гораздо больнее. Я настолько изменился физически за эти дни, что не можешь себе представить. Действительно стоит вопрос, смогу ли выдержать? Жалела ли ты кого-нибудь? Если да, то почему ты так меня презираешь и наказываешь? У меня сейчас непреодолимое желание видеть тебя, мне кажется, тогда (и только тогда) смогу успокоиться и наметить себе путь. Наверно, я уеду из Москвы, ибо уже не могу здесь жить (а может быть, — нигде?), я специально подожду тебя до января. Я хочу уехать более или менее спокойным. Каждый ищет успокоения, зачем этому мешать?
Пока, целую тебя крепко, моя душа. Спокойной ночи, уже четыре часа утра.
Твой Биди.
Н.! Почему ты в каждом письме пишешь: «Я не люблю тебя, я выхожу за другого, я люблю…» и т. д. Неужели ты считаешь меня совсем непонятливым и каждый раз повторяешь одно и то же. Если ты можешь об этом не писать, я был бы очень рад. Ты пишешь о совершенстве; но то, куда ты стремишься — это не путь к совершенству. Те пути, которые знаю я, видимо, для тебя неприемлемы.
Н.! В конце письма ты пишешь: «Может, для твоего спокойствия лучше мне не приезжать в Москву, тогда я не приеду». Нет, Наташа! Я хочу побеседовать с тобою, выяснить, что происходит между нами в последнее время. Все становится странным. Я — человек, я хочу успокоиться, я устал от всего этого, я болен. Пожалей меня, моя хорошая. Приезжай непременно. О, Наташа, как мятежно на душе…
Н.! С Л. М. завтра же поговорю и скажу, что хочу видеть тебя. Если она не примет, то приезжай к Map. Алекс., она изъявляла желание принять тебя. Конечно, она думает, что ты относишься ко мне серьезно. Я все равно перейду жить пока к друзьям в общежитие. Все рушится, какой-то злой рок преследует меня. Я знаю, что ты смеешься; мне очень больно, больнее быть не может. Помнишь, как-то у Л. М. по радио пели «Сомнение», ты смеялась, услышав это. Мне до сих пор слышится твой смех. Да, да, ужасно! Смех, смех — да… Если он стоит человеческой жизни — так зачем, зачем? Можно же когда-нибудь пожалеть меня и перестать смеяться. Разве я преступник? Нет же! Неужели я видел во сне действительность?
