Вот и все, что я могу рассказать о своих друзьях, участниках правозащитного, религиозного, национального, культурного движений.
Заканчиваю этот рассказ о друзьях-соратниках, и тепло переполняет мою грудь. Перед моим умственным взором проплывают лица и лица - все дорогие мне люди. Иных из них уже нет, другие далече, третьи и сегодня торят тернистый путь.
Люди, систематически слушающие передачи иностранных радиостанций на русском языке, постоянно встречаются с определенными, хорошо известными именами. Я в своем рассказе хотел показать, что людей, самоотверженно ведущих правозащитную борьбу, куда больше. И эти-то люди и представляют истинную силу движения. Известность приходит по малозаметным, зачастую случайным причинам. Действия же всех участников правозащитного движения отражают назревшие потребности общественной жизни. И хотя каждый из них личность, широкая известность приходит не ко всем. Многие неизвестными и из жизни уходят, хотя вложили все силы и талант в дело правозащиты.
Еще хуже в этом отношении с диссидентскими семьями. Что мы о них знаем? Нам еще известны те, кто создали собственное имя в движении, такие как: Арина Жолковская-Гинзбург, Нина Буковская, Оксана Мешко, Зинаида Григоренко и еще кое-кто. 60-летняя Зинаида замученная преследованиями, сын Андрей, болевший язвой желудка - оба участники движения. Боролись за освобождение не только меня, а всех узников совести.
Арина Жолковская известна, как мастер коротких, проникающих в самое сердце, выступлений в защиту своего мужа - Александра Гинзбурга и других политзаключенных, как один из распорядителей фонда Солженицына. Арина растит двух чудесных мальчиков - Сашу и Алешу. А что мы знаем о том, чего стоит ей это - одной, без мужа в течение многих нет. Матерям особый поклон. Страдалицы: мать Мустафы Мустафаева Махфуре, мать Виталия Марченко, умершая мать Семена Глузмана и много других. Поклон им низкий.
Нину Ивановну Буковскую мы знаем как энергичного, умного организатора борьбы за освобождение сына, как участника правозащитного движения. Но вряд ли многие знают, что одновременно Нина Ивановна вела борьбу за жизнь своего внука Миши, заботилась о семье. Тяжесть последнего, нам, мужской части диссидентства, не понять. Мне, когда я понял, какие заботы достались моей семье, страшно стало. Я бы с такой нагрузкой просто не справился.
Я рассказал в этой книге далеко не обо всех, кого называют непонятной кличкой "диссиденты". Гораздо больше осталось за ее пределами. Но все они в моем сердце и этими строками я хочу выразить всем им мое глубочайшее УВАЖЕНИЕ.
34. ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ
Воздушный гигант "Боинг-747" - с полтысячью пассажиров на борту - легко оторвался от взлетной полосы франкфуртского аэропорта и, набирая высоту, взял курс на Нью-Йорк.
Всего несколько часов прошло с тех пор, как мы, т.е. я жена и наш сын инвалид детства - Олег, простились с друзьями в аэропорту Шереметьево. Саша Подрабинек с тоскою сказал Зинаиде Михайловне: "Нет, нет! Мы никогда уже не увидимся с вами". Грустные были лица и у остальных провожающих. Грустно было и нам - отъезжающим. Однако, никто, кроме Саши, не проявлял столь безнадежного пессимизма. Все остальные, если и не поверили в реальную возможность нашего возвращения, то стали надеяться на это. Появилась и постепенно окрепла такая надежда и у нас с женой.
Прошел месяц с тех пор, как мы подали документы в ОВИР на поездку в США для операции и в гости к сыну. Никаких надежд на визу у нас не было, но нам нужен был формальный отказ. Еще в марте нам стало известно, что КГБ проявляет "интерес" к моей операции. Я хотел разгласить полученные нами сведения и тем поставить преграду вмешательству моих "заботливых опекунов" в дела хирургические. Отказ в визе пролил бы дополнительный свет на мое сообщение. Но визы нам дали. И при том в сверхударных темпах: документы поданы 27 октября, а 4 ноября уже подписаны заграничные паспорта.
Это нас насторожило: "Неспроста такая скорость. Наверняка обратно не пустят". Отсюда реакция - отказаться от визы. Сообщили друзьям. Но из их среды прозвучало иное мнение: "Почему непременно подозревать подлость? А может на вас правительство хочет продемонстрировать изменение своей политики в отношении свободы передвижения. Не воспользовавшись полученным разрешением мы и не узнаем об этом". Все московские друзья советовали воспользоваться визой, но во время пребывания за границей не давать повода для лишения гражданства. Посоветовавшись в Москве, я выбрал время и съездил к друзьям в Харьков. На встречу со мной пришли 37 человек. Единодушно поддержали мнение москвичей.
Мнение друзей и, главное, мои опасения за благополучный исход операции, находящейся в сфере "заинтересованности" КГБ, склонили нас к поездке. Постепенно наши опасения относительно возможности лишения меня гражданства стали касаться преувеличенными. Поэтому сейчас, сидя в удобном кресле воздушного лайнера, я, полуприкрыв глаза, спокойно наслаждался комфортабельным полетом. И никаких тревог за будущее. Оно представлялось спокойным и радостным. Но вот и Нью-Йорк. Как приблизилась к нам Америка. Утром в Москве, а вот пять часов вечера в Нью-Йорке. Несложный таможенный досмотр и мы в объятиях друзей. Как же много их уже собралось здесь на благодатной земле Вашингтона. Короткая пресс-конференция, на которой я заявил, что выдачу нам визы рассматриваю, как гуманный акт советского правительства, и готов платить за _ это полной лояльностью: ни на какие вопросы политического и правозащитного характера отвечать не буду. Кого интересуют мои ответы на такие вопросы, пусть приезжает в Москву, когда мы туда вернемся. Там я отвечу на них.
Едем домой. Да, домой, в квартиру, которую сняли для нас друзья - крымские татары. Легкий ужин вместе с друзьями, и вот мы в своей семье. И с нами сын, с которым три года назад мы простились навек.
На следующий день - 1 декабря 1977 г. - отдыхали всей семьей. Но сын предупреждает: завтра к врачу. Врачебный осмотр показал - надо немедленно оперироваться. Хирург даже пожурил: "Давно надо было".
Дальше начались чудеса. В первоклассный госпиталь "Сант Барнабас" - в отдельную просторную палату, положили через день - 5-го декабря. Попробовал бы я в Советском Союзе получить место (хоть какое-нибудь, хоть коридорное) для такой операции за столь короткий срок.
Оперировали 8-го, то есть на обследования и подготовку к операции ушло всего два дня. Выписали из госпиталя 13-го, продержав после операции пять дней. В Советском Союзе на такую операцию уходит не менее двух месяцев. Вот где наши нехватки операционных мест в больницах. За то время, в течение которого наши врачи оперируют одного больного, в Америке проходят через одну койку - семь. Делается эта операция в СССР в два приема, с двумя последовательными разрезами. Когда я рассказал об этом своему американскому хирургу, он сказал: "И мы так делали... до войны". Теперь американцы делают это без единого разреза. Когда я спросил, почему же советские хирурги не переймут этот опыт, он ответил: "Дело не в хирургах. Советские хирурги находятся на том же уровне знаний и опыта, что и американские, но у них нет наших инструментов. Своя промышленность не выпускает, а покупать заграницей правительство не разрешает".
