«ласковые» я почувствовала, как в душе моей поднимается волнение, доселе мною никогда не испытанное, – чувственное томление пополам со стыдом. Я никогда не краснею. Слова Федора заставили меня побледнеть, и я исполняла танец с мертвенной маской на лице, на глазах у всех поддаваясь порыву, казавшемуся мне бесстыдным, когда мой партнер-обольститель вел меня за плечо, обнимал за талию или слегка касался бедром.
Немного позднее я заболела, попала в медчасть, и моя одноклассница, придя меня навестить, сказала, что Козлов в меня влюбился. Так, при поддержке бесстрашной подружки, началась счастливая игра в любовные послания (нежные записочки) и обмен скромными подарками (шесть писем, пасхальное яичко, букетик гвоздик); эта игра сейчас вспоминается мне как первый опыт сердечного влечения.
Сколько лет минуло – и вот я снова встретила Козлова в труппе Дягилева, где он блеснул в «Половецких плясках» (кладезь мужских достоинств!) и в «Шехеразаде». Ни он, ни я не забыли о той подростковой идиллии. Однажды вечером мы репетировали в Шатле, как вдруг ко мне в артистическую кто-то ворвался без стука. Я было подумала, что это Дягилев – таково было его обыкновение. Властная рука обхватила мой затылок, чьи-то жадные губы слились с моими. Я ошеломленно обернулась – это был Козлов. Я вскрикнула. Он поспешно выскочил и с тех пор перестал оказывать мне даже малейшие знаки внимания. Тогда я еще не могла знать, какой бурной окажется его жизнь.
Примерно в те же годы во время турне по Соединенным Штатам Козлов познакомился с человеком, который вскоре поставит такие знаменитые фильмы, как «Царь царей», «Клеопатра» и «Десять заповедей», – с будущим мэтром Голливуда Сесилем Блаунтом ДеМиллем.
ДеМилль наймет его давать уроки танцев для своих актеров и, главное, для своей племянницы Аньес – ее в будущем, благодаря Козлову, ждала блистательная карьера балерины. Козлов давал уроки на Бродвее с 1912-го по 1916 год и создал хореографические номера специально для кинематографа. Проложив дорогу из России в Америку, он стал едва ли не пионером в завоевании Голливуда танцем.
Козлов, с его черной напомаженной шевелюрой и сумрачным взором в стиле «латинского любовника», имел большой успех у женщин. Аньес ДеМилль, перед которой он в первую же встречу показался обнаженным, покрытым перьями и раскрашенным как свирепый воин, немедленно убедила дядюшку снять его в кино как актера.
Он начинает сниматься в 1917-м, прославится в «Завоевателях» и очень быстро станет международной звездой немого кино. В 1920 году это фильм «Зачем менять жену» с Глорией Свенсон и, немного позже, «Бурлаки на Волге». Восхищенная этим фильмом, рассказывавшем о любви княжны и русского бурлака накануне большевистской революции, я послала Козлову письмо – оно осталось без ответа.
В начале 1923 года я жила в Лондоне и случайно увидела номер «Лос-Анджелес таймс» с потрясающим заголовком на первой полосе: «Татары предлагают Федору Козлову трон Татарстана!» Соблазнительное предложение от либеральной партии – но, как писали в той статье, весьма рискованное ввиду политических злоключений в этом заброшенном уголке мира из-за нашествия большевиков. Интервьюировавшему его журналисту на вопрос о намерениях Козлов осторожно ответил:
– Предпочитаю быть живым актером, а не мертвым владыкой!
Мудрое решение – ибо страна выходила из периода чудовищного голода, нарочно устроенного коммунистическими руководителями и грозившего перейти в настоящий геноцид. Прими Козлов такое предложение – наверняка был бы казнен во время сталинских чисток.
С 1927 года, с появлением звукового кино, слишком явный русский акцент мог поставить крест на дальнейшей кинокарьере Козлова, но Сесиль ДеМилль дал ему новый шанс в музыкальной комедии «Мадам Сатана», где Федор воплощал «дух электричества». Нетипичный фильм, что-то среднее между музыкальной комедией и научной фантастикой, – но все усилия создателей кончились полным провалом. Закованный в металлический панцирь с длинными острыми шипами – надо полагать, это были молнии, – Козлов танцует «механический балет» на балу, происходящем… в дирижабле! Фильм, предполагавший помпезную премьеру, должен был выйти в цвете, но общественное мнение, обвинявшее «Метро-Голдвин-Майер» в излишних расходах, когда свирепствовал кризис 1929 года, вынудило ДеМилля отпечатать черно-белые копии.
Я снова встретила своего бывшего воздыхателя в Лондоне в 1956 году, на великолепном спектакле – «Ромео и Джульетта» Прокофьева в постановке Большого театра; в этом балете когда-то скрещивали шпаги еще совсем молодые Федор Козлов и его брат. Федор заметил меня на выходе из «Ковент-Гардена» и попытался подойти поближе. Я видела, как он расталкивает локтями толпу, но та все-таки поглотила его, и он навсегда исчез из моего поля зрения и из моей жизни. Тогда мне и вспомнилось слово «ласковые», но мы постарели – и я, и он – и прошли через множество испытаний. Из всех эмоций, какие я смогла прочесть в его взгляде, я поняла только одно, что и сама тогда чувствовала: впервые советская труппа выступала на Западе – и она доказала, что в СССР не забывают уроки Петипа.
Мне не пришлось больше видеть Козлова: через месяц он умер.
Личная жизнь Козлова – вот уж истинно мелодрама! – не сходила с первых полос популярных журналов. Переступивший порог тридцатилетия, обожаемый публикой, женатый на балерине из «Русских балетов», он влюбился в юную американку, семнадцатилетнюю Наташу Рамбову, которой давал уроки. Слишком высокая для классического танца (1 метр 75 см), она отказалась от мечты стать балериной и утешилась в объятиях Родольфо Валентино, звезды Голливуда. Естественно, к несказанному разочарованию Козлова. Когда Наташу взял в жены какой-то фатоватый итальянец, Козлов отомстил ей, к тому времени уже ставшей известной художницей по костюмам и востребованной кинодекораторшей, – он выстрелил в нее и ранил в ногу.
Наташа, большая поклонница Бакста, была идолом моды и светских развлечений, и ей мы обязаны вошедшей в обиход прелестной прической, такой популярной в двадцатые годы, – по маленькому шиньону с обеих сторон головы. Искрометная, креативная, она страстно увлеклась спиритизмом, а потом египтологией; в ней она со временем стала настоящим специалистом.
Поговаривают, что Козлов унижал и поколачивал своих спутниц жизни. Он якобы приписал себе авторство некоторых декораций и костюмов, созданных Наташей, и даже держал молодую женщину взаперти. Я с облегчением вздохнула, вспомнив, что отвергла его притязания и счастливо отделалась!
Однако следует воздать должное Козлову за то, что он открыл «Русскому балету» двери в Америку, познакомив Дягилева с личностью, чье влияние ощущается и по сей день: с Эдвардом Бернейсом.
Слегка подзабытый – что парадоксально, ведь есть те, кто (как Ник, для которого он является эталоном) считает его изобретателем маркетинга и «пионером массового потребления», – Бернейс заслуживает хотя бы нескольких строк.
Небольшой перерыв – чтобы сгрызть последнее печенье и прикончить третью чашку шоколада… И вот наконец я снова готова продолжать.
Как «Русские балеты» покорили пуританскую Америку
