Сережа тотчас же прибежал к мама.
— Даша-то умерла! — сказал он. Дальше он ничего не мог сказать, закрылся занавеской от окна и стал плакать. Потом спросил: — А что тетя Таня? Я думаю, она очень несчастна.
Но скоро и до меня дошла печальная весть. Я ничего никому не сказала. Но, лежа в своей кроватке, я горько оплакивала свою любимую двоюродную сестру и подругу.
Мама пишет тете Тане:
«Тане я не сказала, на ночь не хотела. Но мальчики, а потом Параша ей сказали. Я прихожу, а у нее слезы блестят в темноте… Она закрывалась одеялом и все плакала» 15.
А вот что писал папа тете Тане:
«Любезный друг Таня! Не могу тебе описать впечатление, которое произвело на меня известие о смерти прелестной моей милой (как мне приятно думать теперь), моей любимицы Даши!.. Целый день я не могу подумать о ней и о вас без слез. Я испытываю то чувство, которое, вероятно, теперь мучает вас: забыть, и потом вспомнить, и с ужасом спрашивать себя — неужели это правда?
Долго еще вы будете просыпаться и спрашивать себя, неужели правда, что ее нет?..
И, ради бога, не забывай, не старайся забывать все тяжелые минуты, которые ты пережила, а живи всегда с ними. Смерть для себя ужасна, как ты говорила, я помню, но в смерти близкого существа, особенно такого прелестного существа, как ребенок, и как этот ребенок, есть удивительная, хотя и печальная прелесть. Зачем жить и умирать ребенку? Это страшная загадка. И для меня одно есть объяснение. Ей лучше.
Как ни обыкновенны эти слова, они всегда новы и глубоки, если их понимать. И нам лучше, и мы должны делаться лучше после этих горестей. Я прошел через это… И ты, вероятно, перенесешь, как должное. Главное, без ропота, а с мыслью, что нам нельзя понять, что мы и зачем, и только смиряться надо… Прощай, милый друг, помогай вам бог, тебе и Саше… перенести это страшное, нами еще не испытанное, но висящее над нами горе, главное, без ропота и легкомыслия. И ведь это, собственно, не горе, а только одна из важных ступеней в жизни, через которую должны пройти все люди, живущие хорошей, честной жизнью. …Я приезжаю из Тулы с письмами. Соня весело встречает меня. А я говорю: „Большое горе, большое, большое горе!“ Она говорит: „Ханна умерла“. Я говорю: „Из Кутаиса, но не Ханна“. Ни минуты не задумавшись, она сказала, как будто прочла письмо, именно эти два слова: „Даша умерла!“ Как это? Отчего она могла это знать?
Она ужасно огорчена, так что и не может говорить про это. Сережа пожалел о тебе.
А Таня лежала долго в постели и плакала.
Прощайте, милые друзья, помогай вам бог хорошо пройти эту тяжелую ступень в жизни» 16.
Грустно началось для меня лето: я потеряла лучшего своего друга и товарища в играх… Все мы горевали. Одно, что нас утешало, — это мысль о нашем будущем свидании с Ханной в Самаре…
Весной папа уехал в Москву, чтобы закупить все нужное для нас для дороги и для первого времени на хуторе. 11 мая 1873 года папа пишет Фету:
«Я был в Москве, купил 43 номера покупок на 450 рублей и уж не ехать после этого в Самару нельзя…» 17.
Папа привез мне с Машей дорожные серые накидки и серые шляпы из лучших московских магазинов, всем обувь, дорожные сумочки, чемоданы, погребцы, сундуки и проч.
Мы, дети, занялись укладкой своих сумочек. Я тщательно обдумывала все то, что может пригодиться мне дорогой, и понемногу все это откладывала в сторону, чтобы потом уложить. Но когда я стала все укладывать, я увидала, что все не может уместиться. Пришлось брать только самые нужные вещи. Вот ножичек. Это уж необходимо. Также необходим карандаш и тетрадочка, которую я сшила из листа бумаги. Если в дороге захочется что-нибудь нарисовать или записать — не к мама же приставать за такими пустяками! Вот принадлежности для шитья: фланелевая книжечка с воткнутыми в нее булавками и иголками, вокруг которых обмотаны черные и белые нитки, и коробочка с пуговицами и крючками. Как без всего этого быть?
Вот веревочка, — хорошо бы ее взять, можно из нее кнут устроить, чтобы играть с мальчиками в лошадки. Даже на вожжи она годится…
Все остальное, что не помещается в сумку, я несу к мама с просьбой уложить в ее сундук. Нахожу ее на коленях перед сундуком. Перед ней няня, подающая ей стопы белья, которые мама осторожно укладывает в сундук. Выслушав мою просьбу, она, не глядя на меня, берет у меня из рук мой пакет и сует его куда-то между простынями.
Вечером мама натирает аккуратными кружочками на белую тарелку разноцветные акварельные краски и принимается за рисование и раскрашивание картинок для забавы детей в путешествии.
Таких книжечек моя мать наготовила на своем веку много десятков для разных детей, своих и чужих, и всегда эти книжки пользовались огромным успехом у детей. И не мудрено! Чего-чего на этих картинках не изображено! Тут и страшные волки, уносящие детей в лес; ту и собирание грибов, и купание в реке; и пожар, на котором дети отличаются, таская ведра с водой; и зайцы, ворующие капусту и морковь; и елка, украшенная пряниками, яблоками и свечами, и многое другое. Мама придумывала и рисовала, не стесняясь законами перспективы отношений, правдоподобия… И хотя рисунки были примитивны, зато как богато было содержание!
Утром папа распорядился о том, какие экипажи приготовить для нашей поездки до Тулы. По старинному обычаю, перед тем как пуститься в дорогу, все отъезжающие, а также и остающиеся, члены семейства и вся прислуга, собрались в залу и затворили двери. Потом все сели. Несколько минут все посидели молча, потом встали, перекрестились и стали спускаться вниз, в переднюю.
Перед крыльцом стояло несколько экипажей. Одевшись, все, по приказанию папа, разместились в коляске, тарантасе, линейке и телегах. Нас ехало из Ясной Поляны шестнадцать человек: папа, мама, шесть человек детей, Эмили, Федор Федорович и прислуга. С нами же поехал один из многочисленных братьев мама, молодой и веселый дядя Степа.
Я ехала в большой коляске с мама. На руках она держала маленького Петю, постоянно прикрывая его своим плащом и отворачивая от ветра, боясь, чтобы первое его путешествие не окончилось простудой.
Для меня все было ново и занятно. Я редко бывала в Туле и пятнадцативерстное путешествие на лошадях по шоссе, мимо прекрасной старой Засеки, через мост, под которым протекала чистая светлая Воронка, и через другой мост, перекинутый через железную дорогу, — было уже полно интереса и волнения.
В Туле мы сели на поезд и по железной дороге доехали до Нижнего Новгорода.
Братья и я не отходили от окон и отрывались только тогда, когда мама звала нас, чтобы дать что-нибудь поесть или попросить помочь ей с младшими детьми.
