- Сведите меня с ним, поручик, - просил Полчанинов, - я очень хочу!
Травин молчал и смотрел в окно. Город, река, сады плыли мимо, утопая в красной пучине заката. От прежних времен у поручика сохранилось к солнцу чувство какого-то боготворения. И всегда на вечерней заре бывал он немножко печален. Хорошо бы с близким другом гулять сейчас по лесу! Нет, он все-таки не Фелич! Он преодолел в себе Фелича. Зачем же наводить на эти страшные испытания легковерного мальчика, стоявшего рядом? Травин быстро взял Полчанинова за обе руки.
- Хотите? Не надо! Не надо, чтобы у вас было что-нибудь общее с бароном Феличем. Я не сведу вас. И не советую искать знакомства с этим человеком.
- Да почему же?
- Вы видели, как он получал сейчас деньги по ассигновке? Он обманул Канкрина и положил их в карман. Фелич - бесчестный человек. Его бог деньги, проклятые деньги, которые превращают бездельников в мудрецов, заставляют прыгать параличных, говорить немых, преступникам дарят жизнь и убивают неповинных. Нет гадости, какой не сделал бы Фелич, чтобы добыть сотню червонцев, а завтра выбросить их за окно. Понимаете ли, куда это может завести?
Травин говорил громко, не стесняясь. Вероятно, кое-что донеслось и до Фелича. По крайней мере Полчанинов с замиранием сердца поймал на себе грозный взгляд страшного гусара. Травин заметил это, улыбнулся и крикнул Феличу:
- Послушай, Бедуин, а ты, я вижу, все вспоминаешь прусских офицеров, которых пристрелил на поединках в восемьсот седьмом году?
Барон закрутил усы и надвинул на ухо кивер.
- Что-то не пойму, о чем ты толкуешь, братец, - отвечал он с невыразимым хладнокровием, - да мало ли что случается в жизни?
Проговорив это, он отвернулся и замурлыкал хриплым басом:
Ах, скучно мне
На чужой стороне...
Солнце еще не зашло, но вечер уже ложился на землю длинными сизыми тенями. Выдача нарядов и ассигновок прекратилась. Приемщики толпились на лужайке перед домом интендантства, оживленно разговаривая. У них были возбужденные, красные лица и блестящие глаза. Голоса звучали громко и весело. Вот оно - счастье, на которое трудно, почти невозможно было рассчитывать. Армии соединились! Конец тягостной, осточертевшей ретираде! Здесь были офицеры обеих армий. Но чувство неподдельной радости слило все возгласы в общий дружный хор. И Полчанинов вместе с другими тоже восклицал и выкрикивал что-то, с наслаждением и болью ощущая в груди горячий и тугой комок восторженных слез.
Как и большинство офицеров Первой армии, он не любил Барклая. Зато еще на корпусной скамейке его героем, первым и единственным, стоявшим неизмеримо выше всех Плутарховых мужей древней славы, был Багратион. Вот за кого кинулся бы он на смерть без минуты раздумья!!! Слава богу! Багратион будет шевелить, толкать, тащить за собой Барклая...
- Ведь не пойдем уже мы теперь от Смоленска? - спрашивал Полчанинов Травина. - Не пойдем? Багратион не позволит? Не так ли?
Травин пожал плечами.
- Намедни такой же вопрос задал я сыну генерала Раевского, Александру...
- Что под Салтановкой с отцом и братом в атаку ходил?
- Да. И тем знаменит стал по всей России. Ему лег" че правду знать, постоянно при отце обращаясь...
- Что же сказал вам Раевский?
- Ничего. Дал мне лишь копию с письма одного - о Багратионе. Досталось оно ему от убитого княжеского адъютанта. Он снимает с него копии и раздает их знакомцам, полагая через то надежды в войсках поднять. Расчет, кажется, безошибочный. А впрочем... Коли хотите, Полчанинов, я дам вам свою копию...
- Дайте, - взмолился прапорщик, - голубчик мой, Травин, милый, дайте!
Между тем не одни лишь эти два офицера толковали о письме Батталья. Очевидно, Александр Раевский и впрямь усердствовал. Уже у многих в руках виднелись листы бумаги, исписанные его мелким и ровным почерком. И вдруг наступила минута, когда о письме заговорили все разом. Могучий голос Фелича гремел над толпой:
- Я никогда не краду, равнодушен к еде и не горд, - следственно, лишен важнейших радостей в жизни. Зато благосклонная судьба вознаградила меня радостью, с которой никакая иная сравниться не может. Два раза ходил я в походы под Багратионом, ныне - в третий раз. Вот мое счастье, господа! Когда молния ударяет в вершины гор, она разбивается, не нанося им вреда. Такова непоколебимость Багратиона. Орлята на хвосте могучего отца парят под облаками. Это - мы! Он - князь, я - барон...
Травин зло усмехнулся.
- По обыкновению своему, Бедуин зарапортовался. Надобно привести его в чувство!
- Но не из гордости о том сказал я, нет! Я знаю: се n'est pas la naissance, c'est la vertu seule qui fait la difference{39}... Багратион рожден в порфире победоносца! Эй, Травин! - неожиданно обернулся он к поручику. - Не смей держать руки в карманах, когда я говорю с тобой!
Травин побледнел и засунул руки еще глубже в карманы своих стареньких панталон. Потом, глядя прямо в лицо Феличу, медленно произнес:
- Для тебя безопасней, барон, когда мои руки спрятаны!
Ротмистр поперхнулся. Но через минуту уже снова гремел:
- Полтораста тысяч отборных солдат, каковы наши... Во главе их - лев, поклявшийся умереть... Кто устоит, господа?
Полчанинов слушал все это, и земля уплывала у него из-под ног. Лица, мундиры, Травин, Фелич - все это плавало перед его глазами, как мираж, кружилось, как пьяный сон. Он чувствовал всем существом: или надо сейчас сделать что-нибудь необычайное, или - пропасть, сгинуть, исчезнуть, растворясь в жестоком счастье этой прекрасной минуты. Внезапно отстранив рукой Фелича, он выбежал вперед и прокричал звонким и чистым, как у ребенка или девушки, голосом:
О, как велик На-поле-он,
Могуч, и тверд, и храбр во брани;
Но дрогнул, лишь уставил длани
К нему с штыком Баг-рати-он...
Всем были известны, но не всем памятны эти старые державинские стихи. Эхо их вихрем пронеслось по лужайке.
- Ура Багратиону! Ура! Ур-ра!
Кто-то обнимал Полчанинова. Его целовали, и он целовал. Фелич крепко держал его за рукав.
- Дитя! Ты не знаешь, что есть воинская слава... Дай свой череп раскроить или чужой разнеси в честь родины - вот слава! Ты рожден для нее, как и я. Кстати, что вам болтал сегодня обо мне Травин? Пр-роклятье! Он мне ответит за это. А впрочем, черт с ним! Я стал мягок, как губка. И жажду одного - влаги!
Постепенно он все прочней завладевал Полчаниновым.
- Слушайте, юный дружок мой! Пей - умрешь, не пей - умрешь! Так уж лучше пить!
Ей-ей, не русский воин тот,
Кто пуншем сил своих не мерит!
Он и в атаках отстает,
Он и на штурмах камергерит...
Полчанинов, вспрыснем дружбу! Господа, приглашаю вас "протащить"!..{40} Прошу! Прошу! Я плачу, господа! Пожалуйте! За дружбу! За Багратиона!
