… Весьма далекий от меня по своим позициям Е. Поповкин в нелегкий момент одной из моих глубоких опал неожиданно предложил мне напечатать стихи в журнале «Москва», что и сделал (кстати, он же напечатал и роман «Мастер и Маргарита», не принятый Твардовским). Ю. Мелентьев и В. Осипов, стоявшие во главе издательства «Молодая гвардия», печатали и меня, и Вознесенского, и Рождественского, что им было совсем нелегко.
… Мне и Вознесенскому повезло – незадолго перед смертью нас успел напутствовать Пастернак.
Из интервью с Евгением Евтушенко. Переделкино, февраль 1987
Строку «Нас мало. Нас может быть четверо» я запомнил сразу
И, наверное, запомнил не я один. Но, по-моему, Андрей Вознесенский тогда схитрил: никого, кроме себя, не назвав, он как бы предоставил другим поэтам умозрительное право «бороться» за выход в эту четверку.
Ну, а если говорить серьезно, то все рассуждения о «тройках, четверках и пятерках» больше подходят для хоккея с шайбой, чем для поэзии.
… С Булатом Окуджавой и Андреем Вознесенским я познакомился позже – году в пятьдесят пятом.
Как мы относились друг к другу в то время?
Да, по-моему, нормально относились. С большим интересом и уважением. Хотя, конечно, и не без некоторой доли «подросткового», почти мальчишеского соперничества.
(Сейчас вспоминаю все это, и самому смешно становится: господи, какими же молодыми были мы тогда!)
Часто встречались, вместе выступали на поэтических вечерах, бывали друг у друга дома, разговаривали, спорили, читали стихи.
Из интервью с Робертом Рождественским. Переделкино, февраль 1987
Имя Вознесенского – реальность моей жизни
… Один из нас сказал: «Нас мало, нас, может быть, четверо…» (А. Вознесенский. – Ф. М.). Но другой из нас сказал: «Я стол прошу накрыть на пять персон на площади Восстанья в полшестого…» (Б. Ахмадулина. – Ф. М.) Это стихотворение было не однажды напечатано и войдет в «Избранное», новее-таки, как говорится, из песни слова не выкинешь, и я хочу уточнить, кого я имею в виду… Ведь эти имена – реальность моей жизни. И я вынуждена объясниться, назвать имена: Евтушенко, Вознесенский, Окуджава, Василий Аксенов и я…
Я упоминаю эти имена, поверьте мне, не из легкомыслия… Потом вы с ними разберетесь. Ведь мы не можем быть беспечны, расточительны, небрежны к талантам, составляющим как бы драгоценность нашей национальной жизни. Но, хочу заметить, что я не могу не думать и о тех писателях, чья жизнь сложилась как-то иначе, и не по их вине. Ведь кого-то нет в живых, кто-то живет теперь в других странах…
Из интервью с Беллой Ахмадулиной. Москва, февраль 1987
Прочтя «Гойю», Лиля Юрьевна сказала: «тут что-то есть!»
С Андреем Вознесенским я познакомился благодаря Лиле Юрьевне Брик. До этого видел его только на сцене, читающим стихи. Потом я его снимал на фотопленку, он мне очень нравился. Когда Никита Сергеевич не своим голосом грозился Андрею какой-то там высылкой, я очень переживал. Лиля Юрьевна знала о том, что существует пленка, ее сделали мои друзья, на которой запечатлена эта чудовищная сцена в Кремле. Она очень хотела ее увидеть, да и Андрей, зная о пленке, просил показать ему эту «фильму». Он хотел увидеть себя со стороны и особенно посмотреть на взбешенного Хрущева. Ведь Андрей стоял спиной к президиуму и не видел, как с перекошенным лицом вскочил со стула Хрущев. Так вот «лицом к лицу» ему очень хотелось увидеть себя на экране. Не выполнить просьбы Лили Юрьевны я не мог и поехал в монтажную, чтобы взять остатки уникальной пленки. Вечером ко мне на студию пришел Андрей, там мы и познакомились. Безобразную сцену Андрей смотрел несколько раз. Он сказал мне: «Я думал, что у меня испуганный вид… Слава богу, я вполне ничего». Много позже именно эти слова Вознесенского замелькали в печати, он, видимо, несколько раз повторил их в литературном кругу. (Кстати, народный артист Николай Черкасов, который был на той встрече в Кремле, однажды сказал Лиле Юрьевне, что он упал бы с трибуны в одну сторону с инфарктом, а в другую – с инсультом.) Прощаясь в тот вечер, Андрей подарил мне свою новую книгу «Треугольная груша».
В 1979 году я видел в Нью-Йорке у Татьяны Яковлевой толстый том стихов Вознесенского, изданный по-английски, который он принес ей в подарок. На суперобложке было фото: премьер великой державы призывает проклятья на голову поэта.
Про Андрея Вознесенского Лиля Юрьевна как-то сказала, что они вместе с Василием Абгаровичем обратили на него внимание, прочтя стихотворение «Гойя». Чуть ли не хором они сказали: «Тут что-то есть!».
Она очень любила стихи Вознесенского и его самого. Радовалась его успехам, всегда, когда он бывал у нас в гостях, просила его почитать стихи. И всякий раз, когда уходил, давала ему плитку шоколада, зная, что Андрей был сластена. Андрей был откровенен с Лилей Юрьевной во всем, включая амурные темы. Она умела хранить тайны.
Хочу сказать, да это и известно, что образ Лили Юрьевны Брик запечатлен в произведениях многих поэтов и ей было приятно, что Вознесенский тоже посвятил ей стихи.
Из бесед с Василием Васильевичем Катаняном. 1986–1990
Белорусская интеллигенция благодарна Вознесенскому за Шагала
… Уж коль я заговорил о великом художнике Шагале, замечу, что белорусская интеллигенция благодарна Андрею Вознесенскому, напечатавшему свой очерк о нем в «Огоньке» и в этом порыве опередившему любого из нас.
Из интервью с Василем Быковым. Москва, май 1987
Поэта перестали печатать
При Хрущеве Вознесенский попал в немилость. В такую же немилость попали тогда кинорежиссер Марлен Хуциев, скульптор Эрнст Неизвестный, некоторые другие. Несправедливый гнев руководителя партии – и поэта перестали печатать, художника выставлять.
Из интервью с Сергеем Михалковым. Москва, март 1988
Он был слишком левым для «нового мира»
…«Новый мир» был силен прозой, деревенщиками, «Иваном Денисовичем», а поскольку поэзию курировал сам Твардовский, он старался не открывать особо новых имен.
Был очень ревнивым. Маршак для него был высшим авторитетом. Уже здесь, за границей, я пролистал том воспоминаний о нем. И увидел, что самыми авторитетными писателями для него были Исаковский, Маршак и Фадеев. Маршак – критерий интеллигенции, потому что он признал его «Страну Муравию», «Василия Теркина». В «Новом мире» мало тогда печатались Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина: они были для него слишком левыми.
Из интервью с Андреем Синявским. Париж, 1988
Его стихи размножались Нью-Йоркским самиздатом
… Очень приятно, что меня знают в России. И я благодарен Андрею Вознесенскому, опубликовавшему свои стихи обо мне. Я, кстати, тоже посвятил ему одну из своих песен. Еще с юношеских лет я отношусь к Вознесенскому с большим пиететом. Так вот эти стихи об Андрее, вы не поверите, размножались нью-йоркским самиздатом.
