Виновной в признании расстриги законным наследником престола оказалась… царица Марфа, которую мы, пишет Шуйский, поскольку она действовала по принуждению, «во всем простили» и «умолили» Освященный собор просить у Бога милости, дабы Господь «от такого великого греха… душу её освободил». Грамоту сопровождал ловко состряпанный обзор переписки Лжедмитрия с римским папой и его легатом, раскрывающий зловещий заговор самозванца, папы и иезуитов по истреблению православия и обращению России в католицизм, — прекрасно состряпанная дезинформация![62]
В августе 1606 г. по городам была отправлена ещё одна грамота, в которой бедная царица Марфа слёзно винилась перед всеми, начиная с Шуйского, что «терпела вору расстриге, явному злому еретику и чернокнижнику, не обличила его долго; а многая кровь от того богоотступника лилась и разоренье крестьянской вере хотело учиниться». Эта грамота, так же как и грамоты от нового патриарха Гермогена с Освященным собором «и ото всей земли Московского государства», т. е. от несобиравшегося Земского собора, адресовалась в Елец — один из городов, где уже шло то страшное, что грозило всей России, и было вновь разожжено Шуйским: гражданская война.
«А ныне аз слышу, — писала якобы царица, — по греху крестьянскому, многую злую смуту по замыслу врагов наших, литовских людей. А говорите-де, что тот вор был прямой царевич, сын мой, а ныне будто жив. И вы как так шатаетесь? Чему верите врагам нашим, литовским людям, или изменникам нашим, лихим людям, которые желают крестьянской крови для своих злопагубных корыстей?»[63].
Пугая россиян коварными и безжалостными врагами, Шуйский хитроумно создавал состояние внешней войны. После резни в Москве не только оставшиеся в живых знатные шляхтичи, но и королевские послы были задержаны. Царь не смог удержаться от вымогательства денег у Мнишека и его товарищей (предварительно ограбленных), но объявил, что иноземцы взяты как политические заложники.
Народу разъясняли, что война неизбежна, она даже началась и слава Богу, что многие знаменитые воины врага уже в плену. Это ослабляет врага, шляхтичи пригодятся на переговорах о мире и размене пленных. Судя по тому, что поляков и литовцев сочли опасным держать в Москве и разослали в поволжские города, война ожидалась более страшная, чем нашествие Стефана Батория в XVI в.
Предлагая народу патриотически бряцать оружием, восхваляя своё величие и готовясь к смертоубийственной войне, Шуйский начал мирные переговоры с королем. Он не мог обойтись без интриги и для прикрытия обратился к послам Сигизмунда в Москве. Обманутые послы, надеявшиеся в результате спланированного ими с Шуйским свержения Лжедмитрия обрести на троне союзника, столкнувшись с резнёй поляков и литвы, были достаточно взвинчены.
Александр Гонсевский с товарищами решительно подчеркнул, что не жалеют о смерти Дмитрия, хотя о законности происхождения его «люди московские перед целым светом дали ясное свидетельство». Вы сами «всем окрестным государствам дали несомненное известие, что это действительно ваш государь. Теперь вы забыли недавно данное удостоверение и присягу и сами против себя говорите, обвиняя его королевское величество и нашу Речь Посполитую. Вина эта останется на вас самих!
Мы также приведены в великое удивление, — продолжали послы, — и поражены великою скорбью, что перебито, замучено очень большое число почтенных людей его королевского величества, которые не поднимали никакого спора об этом человеке, не ездили с ним, не охраняли его и не имели даже известия об его убийстве, потому что они спокойно пребывали на своих квартирах. Пролито много крови, расхищено много имущества, и вы же нас обвиняете, что мы разрушили мир с вами!».
Гонсевский с товарищами попал в точку, утверждая, что история с Лжедмитрием — внутреннее дело россиян. Отсюда следовала неприятная Шуйскому мысль, что и начатое им кровопролитие будет внутренней, гражданской войной. Более того, несмотря на собственную ярость, послы ясно выразили нежелание короля воевать: «Это пролитие крови наших братьев, произведенное вами, вы можете приписать толпе, и мы надеемся, что вы накажете виновных». Единственное требование послов состояло в том, чтобы их самих «и других людей его королевского величества, какие остались в живых, вместе с их имуществом» отпустили на родину.
Только угрожающее завершение речи Гонсевского позволило Шуйскому сделать вид, будто он с патриотическим пылом жаждет войны с иноземцами и иноверцами, виновными в российских бедствиях. «Если же вы, — заявили послы боярам, — вопреки обычаям всех христианских и басурманских государств, задержите нас, то этим вы оскорбите его королевское величество и нашу Речь Посполитую, Польское королевство и Великое княжество Литовское. Тогда уже трудно вам будет складывать вину на чернь. Тогда и это пролитие неповинной крови наших братьев падёт на вашего новоизбранного государя. Тогда ничего хорошего не может быть между нами и вамп. И если какое зло выйдет у нас с вами, то Бог видит, что оно произойдёт не от нас!»[64].
Шуйский, продолжая удерживать заложников, поместил послов на Посольском дворе под охрану, выдавая нм весьма скудные корма. А сам уже 13 нюня отправил к Сигизмунду посланником Григория Константиновича Волконского (получившего в роду за чрезмерное хитроумие прозвище Кривой) с дьяком Андреем Ивановым. Формально они должны были требовать удовлетворения за кровопролитие и расхищение царской казны королевским ставленником Лжедмитрием. Но существу же известили Сигизмунда, что Шуйский нс собирается нарушать мир с Польшей.
Для вида царь и король грозили друг другу несбыточными обещаниями: один якобы собирался послать в Ливонию королевича Густава Вазу с войском, другой торговал не зависящей от него помощью самозванцам в России. Но за спинами подданных монархи прекрасно понимали друг друга. Шуйский хотел лишь повода называть повстанцев агентами короля, а Сигизмунд был доволен, что активнейшие шляхтичи уходят мстить на Русь, ослабляя внутреннее сопротивление королевской власти. Забыв про свое старое посольство, томившееся в Москве под охраной, терпевшее голод и издевательства натравливаемой царём черни, Сигизмунд в октябре 1607 г. прислал к царю новых послов, а в июле 1608 г. заключил с Шуйским четырехлетнее перемирие. Василию Ивановичу пленные более не требовались, и он отпустил их вместе со старыми послами. К этому времени гражданская война была уже в полном разгаре.
Россия была потрясена большой ложью Шуйского, но не обманута ею. И ответила Москве тотальным неверием. Народ просто отказался признать, что «добрый царь Дмитрий Иванович» убит. Через неделю после смерти самозванца в самой Москве на заборах и на воротах боярских дворов были неведомыми доброхотами прибиты «подмётные грамоты» от чудом спасшегося царя Дмитрия Ивановича. Он извещал народ, что «ушёл от убийства и сам Бог его от изменников спас». Подчиниться обманом захватившему власть «боярскому царю», принять на веру его грамоты означало отказаться от своей воли.
