Пономаренко был достойнейшим человеком и хорошим организатором.
До конца жизни он сохранил к Сталину самое высокое уважение. Очень его ценил, считал великим деятелем истории.
Артём Фёдорович — человек редкой истинной интеллигентности, такта. Настоящий мужчина: с понятиями о чести по отношению к женщинам, Родине, с готовностью всегда служить стране и защищать её от врагов, как уже делал и во время войны, и готов сейчас: от врагов государства. Хорошее воспитание чувствуется во всех действиях и поступках Артёма Фёдоровича. Интересно узнать, в чем заключалось воспитание в семье Сталина.
Е. Г.: Какие разговоры велись в кругу семьи? При вас, детях, обсуждались происходящие в стране и мире события?
А. С.: Разговоры при нас велись в пределах допустимого и нашего понимания, а что мы не понимали, нам разъяснялось на соответствующем возрасту уровне. Никогда не было, чтобы нас гнали: «Выйдите!» Иногда мы сами понимали, что уже не время или просто надо выйти нам из-за стола и комнаты. Но многие вполне серьезные разговоры велись при нас. Иногда Сталин рассказывал мне о моем отце, с которым они дружили, говорил, что отец был настоящий сознательный большевик, никогда не колебался, не сомневался, был бесстрашным и очень стойким, он глубоко и стратегически мыслил, понимал вопросы политики. Даже будучи в большом отрыве от страны, оказавшись в Австралии, не имея иногда прямой связи, принимал абсолютно правильные решения, которые не расходились с мнением Ленина здесь. Хотя слова «гордиться» в таких разговорах у нас не было в ходу, но, например, когда Сталин подарил мне книгу, подписал её: «Дружку моему Томику с пожеланиями ему вырасти сознательным, стойким и бесстрашным большевиком». Устно добавил: «Таким был твой отец, ты должен быть таким же». Вообще Томом меня дома звали потому, что моего отца, когда он был в Австралии, звали «большой Том».
Е. Г.: Каким было отношение Сталина к друзьям и детям погибших друзей?
А. С.: Да возьмите, к примеру, Патоличева. Отец Патоличева Семен Михайлович был командиром кавалерийской бригады Первой конной армии. Выдающимся командиром. Он погиб в бою. А сын стал секретарем обкома, министром. Значит, он не забыл о Патоличеве.
Е. Г.: О Ленине с Вами говорил, рассказывал что-нибудь?
А. С.: Был Ленин — учитель. А личных характеристик не давал. Мировоззрение у Сталина было свое. Всё-таки у Ленина целью была мировая революция. Сталин по этому поводу находился в большом противоречии со старым партийным руководством. Старое руководство — это люди, которые всю свою жизнь работали на разрушение прежнего уклада, строя. А нужно было созидать, разрушение кончилось. Они же еще мечтали о мировой революции. Революция даже без одной только Англии в Европе — это буря в стакане воды. А Сталин был абсолютный державник. Он отлично все понимал, особенно после того, как венгерская революция не удалась, баварская не удалась, в Финляндии не удалась, коммунистическое движение в США — ни то, ни сё. И он понимал: мировой революции нет и не будет. Если рассчитывать, дескать, мы начнем, а нас поддержат, мы будем высекать искру, и она подожжет... Он был реалист и прагматик. Он первый понял, что никакого пламени не будет: что-то, может, будет тлеть. И поэтому он сразу решил — построим социализм только у себя. И сказал Васе, когда тот мечтал: вот, мол, мы вырастем, будем военными, революционерами и устроим мировую революцию: «А тебя об этом просили? Сначала у себя надо сделать хорошо. И если другим понравится, и они попросят»... Вот его позиция: сделать у себя хорошо.
Е. Г.: Как Сергей Яковлевич Аллилуев, тесть Сталина, относился к нему? Изменились ли их от ношения после смерти Надежды Сергеевны?
А. С.: Отношения у них были очень хорошие, дружеские. Сталин относился к нему с большим уважением. И начались их отношения именно как друзей-единомышленников. С Сергеем Яковлевичем они были почти одногодками. В последнее время, с начала тридцатых годов, Сергей Яковлевич жил на даче в Зубалово. Сталин туда приезжал, навещал его. Когда они встречались, чувствовалось взаимное уважение и старая настоящая дружба. И даже, может быть, горе — смерть Надежды Сергеевны — их ещё больше сплотило. Чувствовались уважительные человеческие взаимоотношения и родственные отношения — нормальные, очень светлые. И всякие разговоры, что кто-то кого-то в чём-то подозревал или упрекал... Никогда я этого не видел, не слышал и не чувствовал. Мы до последнего времени, до начала 40-х годов, встречались с Сергеем Яковлевичем. У меня есть его письма, в частности, о том, что происходило с близкими ему и мне людьми, и даже фактически письмо-прощание Сергея Яковлевича, написанное им мне незадолго перед его смертью, весной 1945 года. Он, видимо, чувствовал что-то и прощался со мной. В первых числах ноября 1938 года (1-го или 3-го числа, запамятовал) вдруг в одночасье умер старший брат Надежды Сергеевны, Павел Сергеевич, служивший комиссаром бронетанкового управления. Много в этой связи было загадочных моментов. После войны всплыли те же слухи, что ходили и в 1938-м были. В то время Сергей Яковлевич был в Сочи. Он приехал. Мы с матерью были на похоронах. И он сказал моей матери при мне, я это слышал: «Лиза, Павлуша кому-то сильно помешал». Якобы он и сам работал над каким-то докладом Сталину.
Е. Г.: Когда Вы впервые услышали домыслы, что Сталин жену убрал?
А. С.: Когда появились передельщики—перестройщики—демократы, об этом стали много говорить. Тогда, после смерти Надежды Сергеевны, такие слухи тоже прошли. Но были короткими и быстро заглохли. Ну, а ещё тогда ходили разговоры, что Сталин женился на дочери Кагановича. Но та была ещё девочкой, в школе училась, потом замуж вышла. Так что ничего и близко не было.
Е. Г.: Может быть, стиль Сталина в одежде — френч, сапоги — это дань непростому времени?
А. С.: Эта форма — полувоенная, такой стиль у него сохранился с довоенной поры. Сапоги — это кавказская привычка: на ногах чувяки или сапоги. Фуражку или шапку-ушанку носил. Дома ходил в холщовых брюках домашних, курточке полотняной, её иногда снимал и оставался в рубашке хлопчатобумажной, похожей на солдатскую. В гражданском костюме я его никогда не видел. На отдыхе он в полотняном костюме ходил: тужурка застегивающаяся, иногда он её расстегивал, внизу — белая рубашка. Трудно было увидеть его в чём-то новом. Один раз, это было ещё при Надежде Сергеевне, Сталин пришёл домой, а там висит новая шинель. Увидев её, он спросил: «А где моя шинель? » Отвечают, мол, той уже нету. Тут он сразу вспылил: «За казённые деньги можно каждую неделю шинели менять, а я бы в той ещё год ходил, а потом спросили бы, нужна ли мне новая? » Выговор сделал серьёзный. Он очень рачительно относился к средствам, которые шли на обеспечение его и его семьи, внимательно следил, чтобы не было никаких перерасходов и никчемных трат. Это привычка тех людей, которые считали партию и государство своим детищем. Когда мой отец, к примеру, ездил за рубеж, а это было нередко, мама рассказывала, с каким восторгом он говорил, сколько, не потратив, привез обратно валюты.
