Было это на третий день после приезда в Токио. Такины устроились в гостинице, и к ним с визитом пожаловал Судзуки.
— Все ли в порядке? Всем ли довольны гости?
— Все в порядке.
— Теперь осталось только… — Полковник нажал кнопку звонка.
Вошла молоденькая горничная. Судзуки задал ей какой-то вопрос. Девушка ответила, низко поклонившись.
— Хорошо. Иди. Вот видите, с этим вопросом улажено. Вечерком вам пришлют женщин.
— Вы с этой девушкой договаривались?.. — Аун Сан был вне себя от удивления и возмущения. — Ведь она совсем ребенок. У нас в стране никому и в голову не пришло бы осмелиться поднять такой грязный вопрос перед девушкой.
— Не надо изображать из себя святых. Вы же будете мыться каждый день. Для этого есть ванна. А для любви есть публичный дом. Не будьте идеалистами.
— Никаких женщин нам не надо.
— Жалко. Вы себя наказываете. — Полковник был явно расстроен.
Японская разведка искала путей, чтобы покрепче держать в руках такинов. Чем меньше было слабостей у них, тем хуже для разведки.
И еще был эпизод.
Однажды Судзуки предался воспоминаниям о своей военной карьере. Рассказывал о том, как был в России во время гражданской войны, побывал во Владивостоке.
— В одной деревне под городом пропал без вести наш солдат. Ну, конечно, его убили русские. Приехал я в эту деревню с приказом сжечь ее. Вижу: почти все успели сбежать в лес. Только в двух избах, изба — это русский дом, остались женщины с детьми. Ну мы их загнали в избы и подожгли. Неплохой получился факел.
— Детей? Живьем?
— Не просто детей, а детей коммунистов. Из них бы выросли наши враги. На войне не приходится проявлять жалость. Тем более идет великая борьба между белой и желтой расой. Китай и Корея — только репетиция. Главная война для нас — с Россией и Америкой. Вот вы будете уничтожать англичан. Неужели вы оставите в живых и женщин и детей? Никогда в это не поверю.
— И сделаете большую ошибку. Мы не расисты и не убийцы.
Аун Сан вышел из комнаты.
— Ну и попали мы в историю, — сказал присоединившийся к нему Хла Мьяин.
— Все-таки я не верю, что все они такие звери.
— Но с одним из них приходится работать. Может, откажемся от всего?
— И попадем в японскую тюрьму без пользы для дела? Нет. Мы выполняем решение ЦК, на нас надеются товарищи в Бирме. Мы приехали сюда получить оружие, и мы его получим. Мы приехали договориться о помощи в нашем деле. И мы ее добьемся. Но слугами Судзуки мы не станем.
Отношения между Судзуки и такинами изменились к худшему. Японец уже склонялся к мысли о том, чтобы отказаться от сотрудничества с ними, но в это время генштаб императорской армии принял решение о поддержке плана полковника Судзуки. Операция называлась «Минами Кикан», и Судзуки назначили руководителем бирманского отдела.
Отступать было поздно.
Беседы такинов с Судзуки стали все больше напоминать допросы. Аун Сан не признавался, что близок к коммунистам, но у японцев были на этот счет свои сведения, и они ему мало верили. Однако такины твердо держались своей версии, и японцам не удалось добиться ничего большего. Тем более что Судзуки предпочитал не информировать генштаб о всех своих догадках и подозрениях. Связь с коммунистом Аун Саном могла ему самому дорого обойтись.
— Мы приехали в Японию, потому что хотели добиться иностранной помощи. Мы не скрываем, что приехали сюда не потому, что нам нравится японский строй или японская политика. Мы приехали потому, что считаем — на данном этапе это отвечает интересам нашей страны, — говорил Аун Сан Судзуки.
Аун Сана попросили набросать план возможной кампании в Бирме, но план японцам не понравился, и они его переделали. Ни в оригинале плана, ни в переделанной версии не говорилось ничего о вторжении в Бирму. В то время такинов горячо уверяли, что ни один японский солдат не вступит на бирманскую землю.
После трехмесячных переговоров соглашение в общих чертах было достигнуто. Оно сводилось к тому, что Япония согласна поставить бирманским революционерам оружие и принять несколько молодых такинов для обучении в японском офицерском лагере. Это будет подготовкой командирского костяка будущей Бирманской освободительной армии.
Аун Сану предстояло вернуться в Бирму, чтобы начать практическое осуществление соглашения.
Судзуки связался с японской пароходной компанией, на один из кораблей которой устроили Аун Сана. На этом же корабле ехал японский раззедчик, который должен был следить за ним. Вторая подобная пара, такин — японский разведчик, отправлялась в Бирму на следующем пароходе.
Перед самым отъездом Судзуки отвел Аун Сана к зубному врачу, который снял слепок с челюсти такина, а потом сделал ему накладку на передние зубы. От накладки стало неудобно во рту, и, взглянув в зеркало, Аун Сан не узнал себя. Кожа на лице натянулась, обнаружились глубокие впадины на щеках, и выпяченные губы не могли прикрыть торчащих зубов. Нельзя сказать, что Аун Сан стал привлекательнее, но результат был разительным.
— Вы сможете спокойно пройти по улице Суле, по центру Рангуна, можете побывать в секретариате, и даже ваш старый друг не заподозрит, что вы и есть Аун Сан, — сказал Судзуки. — Я сам вставлял себе такие.
Где и когда — он промолчал.
Японский пароход пришел в Бассейн, порт в дельте Иравади, и марте 1941 года. Команду отпустили на берег вечером. Аун Сан ничем не отличался от других матросов с японского судна. Когда прошли ворота порта, японские моряки пошли направо, в известный им китайский ресторанчик. Аун Сан остался стоять на улице, вдыхая бирманский воздух, прислушиваясь к долетавшим обрывкам бирманской речи. Стоял и слушал. Он как будто никогда и не покидал этого родного, жаркого, пыльного города с веселыми торговками, которые разложили у ворот связки бананов и зеленые манго, тяжелые арбузы, вареную кукурузу, ананасы. На медном блюде грелись палочки шашлыка, и звенел ложкой о жестяной бидон продавец лимонада.
Рядом была стоянка рикш.
— Опять приехали девок портить, — услышал Аун Сан с той стороны.
Это относилось явно к японским матросам. Значит, и к нему. Он улыбнулся и подошел к стоянке. Рикша, не говоря ни слова, нажал на педали и поехал по улице.
— Знаешь, куда ехать? — на ломаном бирманском языке спросил Аун Сан.
Рикша вполне мог оказаться агентом полиции, так что еще рано было считать, что благополучно добрался до своих.
— Скажешь, довезу.
— Не слыхал о Ко Тине с Максвел-роуд? — это был конспиративный адрес в Бассейне, полученный в письме из Рангуна.
— Как же не знать? Все его знают.
Аун Сану показалось, что рикша улыбнулся. Но может это просто болезненная подозрительность, уже выработавшаяся привычка следить за каждым своим шагом?
