Когда я с ней познакомилась, я вспомнила рассказ моей университетской подруги о её двоюродной тётке – (как потом оказалось, Елене Ивановне), – поразившей её тем, что она была озабочена отсутствием по крайней мере 10 платьев, без которых она не могла ехать на курорт с каким-то ухажёром. (Дело было вскоре после войны, и у нас, как и у большинства, было по одному платью на все случаи жизни – правда, мы были очень молоды.)
Но с «тряпками» у нас, в Стране Советов, всегда были проблемы – только уродливый «Москвошвей»…
Наша общая подруга Сусанна Ильинична, у которой был огромный круг общения, нашла выход из положения. Знакомые приносили к Сусанне Ильиничне свои вещи и либо перепродавали их друг другу, либо ими менялись. Например, Елена Ивановна что-нибудь поносит, ей надоест, она принесёт, а кто-нибудь придёт и купит. Вера Николаевна Трауберг так же делала с нарядами своими и дочери Наташи. И многие другие. Вещи должны были быть заграничные, ничего советского категорически не принималось. (Так что я тоже иной раз могла «поживиться» и приодеться.) Елена Ивановна в этом «переделе собственности» весьма активно участвовала.
Она всегда была одета хорошо, с большим вкусом, без всякой пошлости и очень за собой следила. Как-то для того, чтобы похудеть, она купила какой-то резиновый костюм – вроде водолазного – и ходила в нём, потому что в резине потеешь и якобы от этого худеешь. Женщиной оставалась до конца.
Елена Ивановна была очень щедрым на общение человеком, причём в эти годы очень демократичным. Вокруг неё всегда клубился какой-то народ. Тут были и старые подруги, например, Марина Ладынина, и какие-то неприкаянные девчонки, и Сашкины друзья… Бывало, Елена Ивановна сидит за пишущей машинкой, а уже собирается компания, намечается веселье. Она всегда была готова к нему присоединиться, но только окончив обещанную кому-то работу. В этом она была очень пунктуальна.
Помню, как осенью 66-го года мы – Ангелина Васильевна Фальк, Саша Пастернак из Питера и я – делали первую выставку Фалька. Она получилась очень хорошей, весь этаж Выставочного зала МОСХа на Беговой был завешен фальков-скими работами (на выставку, когда она открылась, стояли километровые очереди). Закончив делать экспозицию, мы ощутили невероятный подъём, и нам хотелось как-то это отметить, достойно завершить такой день. И я сказала: «Пошли к Елене Ивановне!» Мы позвонили ей, купили выпить-закусить, пришли. Там были ещё какие-то люди, и началась гульба… Елена Ивановна, красавица Аэлита Кожина, Саша Пастернак, мой муж Дима Сарабьянов, я – мы плясали как сумасшедшие… (Благо комнаты в Васильевской квартире были довольно большими, хотя и не квадратными, а длинными. У Елены Ивановны, правда, стояла очень красивая старинная мебель, а в Сашкиной было пусто, и потому танцевали мы там, тем более что и Андрея Волконского тогда не было.)
В общем, жизнь в доме Елены Ивановны кипела, особенно когда там жили Андрей с Люсей, потому что к Андрею всё время приходили то коллеги-музыканты, то друзья, то поклонники, то иностранцы – после концерта «Мадригала» все шли к нему. Елена Ивановна Андрея очень любила. К тому времени её сверстники уже как-то поутихли – кто умер, кто болел, кто не выходил из дому, – и она была окружена молодыми людьми. Да и сама она обладала всегда молодой душой, и к ней все очень тянулись, потому что с ней было по-настоящему интересно.
Надо сказать, что она любила и умела выпить, оставаясь всегда в форме, – ну, разумеется, становясь всё веселей.
Когда мы познакомились, сын Елены Ивановны Саша был совсем мальчишкой. Он довольно долго, пока не начал сильно пить, был очень моложав: розовый, круглолицый, с голубыми глазами и русыми волосами, миловидный – в общем, очень похожий на мать. Елена Ивановна его обожала, но у них всегда были довольно тяжёлые отношения. С одной стороны, она очень переживала все его истории. С другой стороны, он тоже, конечно, насмотрелся много чего, потому что смена мужчин в доме так или иначе сказывается на детях.
Сашу я видела редко: когда я бывала на улице Архипова, он там не жил, а до того мы встречались с Еленой Ивановной в других домах, чаще всего у Сусанны Ильиничны.
Саша тогда уже начал выпивать и торговать книгами и иконами, что преследовалось законом.
Однажды позвонил нам: «Можно я посмотрю ваши книги?» У нас дома в коридоре шкаф стоял, набитый книжками, и Саша долго копался, надеялся, что найдёт что-нибудь на продажу, – но, кажется, ничего подходящего не отыскал.
У Елены Ивановны книг было мало, потому что, по её словам, Саша всё распродал.
Саша в каком-то смысле – трагическая фигура. Таких ребят было целое поколение. Некоторые как-то вырвались, как, например, Коля Котрелёв, а в основном они все пропали. Среди них были поэты, художники, может быть, не очень яркого таланта, но одарённые, и жили они так, как будто советской власти нет. Работали дворниками, кочегарами, сторожами… Некоторые занимались фарцовкой, продажей книг, икон… И Саша так жил.
Выхода не было, потому что они сформировались вне советской идеологии и не могли вписаться в ситуацию, да и не хотели. Путь для бескомпромиссного существования и творчества был закрыт. Только самые выдающиеся личности из этого поколения выстояли.
Наше общение с Еленой Ивановной продолжалось почти до самой её смерти, вернее, до того момента, когда её забрала к себе Шаура – мать Сашиной дочки Насти, которую Елена Ивановна очень любила.
После инсульта, случившегося у Елены Ивановны, мы с моей подругой Верой Кукиновой (журналисткой, тоже очень дружившей с Еленой Ивановной) навещали её. Елена Ивановна ходила, но не могла говорить. Это было ужасно, потому что она всё понимала (голова была совершенно ясной), а говорить не могла. Пыталась учиться говорить и писать, но у неё не очень это получалось. Так жалко было! У Елены Ивановны язык был прекрасный – сочная, настоящая русская речь. Ну, и поскольку жила
Елена Ивановна одна в квартирке на Киевской, а Саша к ней лишь заходил, и толку от него было мало, то Шаура, уже разведённая с Сашей, забрала Елену Ивановну к себе. Через некоторое время Елена Ивановна умерла.
Я люблю рассказывать о Елене Ивановне – “вдове Чапаева”, как мы её в шутку называли. (Она знала и посмеивалась.)
Она не случайный человек, не такая, каких много.
февраль – апрель 2012 года,
Москва
Кинооператор. Живёт в Варшаве
Меня зовут Юлиан, но никто никогда так меня не называл. С раннего детства и по сей день мои московские друзья зовут меня Юлькой. Так и с Васильевым: официально он был Александром Георгиевичем, друзья звали его Сашей, и только 4 человека называли его Шушкой: его мама Елена Ивановна, бабушка Елизавета Ильинична, моя мама и я. До сих пор не знаю почему.
С Шушкой мы знакомы (теоретически) с рождения. Наши семьи жили в одном доме и дружили ещё с 30-х годов. Потом была война, и с Шушкой я встретился снова только в 45-м году. Наш «ленфильмовский» дом построили незадолго до начала войны на Малой Посадской улице (под № 4а) в Ленинграде (потом она стала называться улицей Братьев Васильевых, а теперь снова Малая Посадская), как раз напротив киностудии «Ленфильм», и заселён он был
исключительно работниками студии. Мы жили в бельэтаже, напротив обитал режиссёр Файнциммер с сыном Лёнькой, на 2 этаже – Козинцевы, на 4 – Васильевы, на 5 – режиссёр Гиндин с сыном Серёгой, а на 6 – звукооператор Арнольд (Нолик) Шаргородский с сыном Сашей (Шариком). В соседнем подъезде жили Трауберги, над ними – звукооператор Левитин с детьми – Наташей и Гришей, – художник Суворов, прочих сейчас уже не вспомню. Но, несмотря на такое соседство, Шушке категорически было запрещено общаться с «дворовыми» детьми. Так что в какой-то момент я начал играть роль посредника: Шушке докладывал о том, что происходит во дворе, а во дворе рассказывал про Шушку. Зимой мы ходили с Елизаветой Ильиничной – Шушкиной бабушкой – в парк им. Ленина кататься на салазках («санки» тогда не говорили).
В школу обычно отводила нас моя старшая сестра Яничка. Родители позволяли Шушке ходить в гости только ко мне, а я часто бывал у Васильевых. Более того, мне, единственному, Георгий Васильев – или Жорж, как его называли друзья, – разрешал входить в свой кабинет, когда он готовился к очередной поездке на охоту. Жорж был страстным охотником, владельцем коллекции прекрасных ружей, и сам всегда набивал для них патроны. А я сидел в углу и часами наблюдал за этой подготовкой. Кабинет Жоржа украшала огромная, замечательная библиотека (до сих пор не пойму, как она уцелела во время войны), но меня тогда особенно интересовало великолепное издание «Жизни животных» А. Брэма, и Жорж позволял мне рассматривать многочисленные картинки с изображениями зверей. (После смерти Жоржа Елена Ивановна вывезла библиотеку в Москву, а там Шушка постепенно ею «распорядился» – от огромной библиотеки не осталось и следа. Последней исчезла «Жизнь животных».)
