Однажды они оба до смерти напугались. Вышла, как всегда, Прасковья Федоровна с Васей из бани, глядит — забор меж дворами повален, а на столбе, весь черный при луне, сидит на задних лапах медведь. Сосед, казак Шерлев, держал его на цепи у себя во дворе. Видать, мишка с цепи сорвался, повалил забор и уселся на столб. Сидит, не шевелится.
Прасковья Федоровна, как увидела косолапого, прижала к себе сына и помчалась, не чуя земли под ногами. Уже в сенях еле отдышалась…
Второй раз довелось повстречаться с медведем на воле. Пошел Вася с бузимовскими ребятами в лес по ягоды. Незаметно забрели в глушь. Вдруг слышат мальчишки — хрустит что-то. Смотрят, а из-за деревьев медведь идет-переваливается прямо на них. Перепугались ребята, побросали лукошки— и наутек! А медведь — за ними. Бежит, не отстает. Добежали до опушки, через луг — к реке, да прямо с обрыва — в воду. Переплыли на другой берег, притаились в кустах и сидят.
И тут Вася увидел, как медведь с обрыва съезжал. Он, видно, пить захотел: сел на задние ноги, передние вытянул и как на салазках съехал по песчаному откосу к воде. И как ни страшно было, все равно ребята до слез хохотали, притаясь в прибрежных зарослях.
В Сибири человеку с медведем встретиться было не в диковину. Медведи сами часто выходили из тайги на тракт. Едет, бывало, почтовая тройка или путники на перекладных в дорожном тарантасе, вдруг лошади захрапят, замечутся, глядишь — это медведь на дорогу вышел. Лошади промчатся мимо, а медведь стоит, смотрит им вслед, потом потянет, потянет носом воздух, повернется и побредет домой — в тайгу.
Семь лет было Васе, когда он сел верхом на Солового. Сел по-казачьи, как сидели в седле отец и дяди, ему хотелось походить на них.
Как-то вырядился Вася в новую шубку, подпоясался кушаком, попросил оседлать коня. Вскарабкался на седло и выехал за ворота. Гонит он коня, дергает уздечку, толкает ногами в бока, а конь знай домой заворачивает. А пора была весенняя: наледь и лужи. Поскользнулся Соловый, упал и сбросил Васю прямо в лужу. Стыдно было казаку возвращаться в намокшей шубе, — он пошел к соседям, обсушился, а уж тогда только вернулся домой.
А в другой раз решил Вася перескочить на Соловом через плетень. Очень хотелось ему научиться брать препятствия. Конь на лету и задень за плетень копытом. От толчка Вася перелетел через голову, перевернулся в воздухе и встал прямо на ноги лицом к коню. Соловый от удивления даже присел на задние ноги!
Как умели нырять и плавать бузимовские мальчишки! И столбиком, и на спинке, и саженками, не боялись с плотины в бурный поток кинуться, чтоб достать со дна горсть речного песка. Вася у них все перенял. Самое опасное и интересное было — нырять под плоты.
Однажды он нырнул, да не рассчитал и вынырнул раньше срока. Вода поволокла его под балками. Балки были склизкими, и между ними в щелях сияло небо. Здесь, под водой, мелькая в прорезях, оно казалось намного синее… Вася едва выкарабкался из-под плота и вылез на берег. Маленький, скуластый, с прилипшими ко лбу волосами, бледный, дрожа от страха и боли, в синяках и ссадинах от шершавых балок, он попрыгал на одной ножке (в левом ухе булькала вода), потом улегся на песок и закрыл глаза в изнеможении. Все казалось, что вода мчит его под балками и небо, как синими лезвиями, режет, режет его по телу… Ох, страшно!..
Вася вздохнул, открыл глаза. Над ним опрокинулось чистое небо, только сейчас оно было куда светлее! Он вскочил, натянул порточки и рубашку, подпоясался кушаком и пустился догонять товарищей…
Еще была радость — ходить с отцом на охоту. В первый же раз, как только получил ружье, удалось ему так метко при: целиться, что он снял глухаря с ветки. С тех пор отец часто брал его с собой в тайгу.
Однажды он намеренно отбился от отца и, заплутавшись, весь день пробродил в тайге один. Дичи настрелял уйму, но домой выбрался только к вечеру.
Солнце садилось. Еще издали Вася увидел на плотине отца и мать, в отчаянии карауливших его. Два тревожных силуэта на оранжевом фоне заката повергли Васю в смятение и страх. Он помедлил, хотел было спрятаться за стога, чуя расправу, но его заметили, закричали, замахали руками. Тогда, опустив голову, Вася быстро пошел навстречу. За плечами у него было ружьишко, в руке — груда связанных за лапки тетерок и рябчиков.
Разъяренный отец схватил сына за ноги, чтоб разложить его и высечь, а плачущая от счастья мать схватила за плечи и потащила к себе, чтоб защитить от побоев. Чуть не разорвали мальчишку! Мать отстояла, простив ему в эту минуту все свое отчаяние, все тревоги, пережитые за несколько часов. А тревожиться было о чем — ведь мог и медведь задрать в лесу, и лихой человек обидеть, отнимая ружье. Кругом на дорогах и в тайге было полно ссыльных, беглых, бродяг-«варнаков», как называли их в Сибири.
— Что это словно по ногам очень дует? Ваня, а Ваня!
Прасковья Федоровна разбудила мужа. В открытую дверь спальни задувал сильный ветер.
Вся семья Суриковых спала на одной огромной кровати. Вася — всегда «на руке» у отца, сестра Катя и недавно родившийся брат Саша — по сторонам возле матери, а старшая — падчерица Лиза — спала поперек кровати, в ногах. И как это случилось? Уснули так крепко, ничего не слыхали. Д дверь взломана, раскрыта настежь. Сундук с материнским приданым открыт, и все как есть украдено. Тогда сестра Лиза вдруг припомнила, что кто-то словно по ногам/ ее толкал. Хорошо, что никто не проснулся, а то, пожалуй никому бы в живых не остаться.
А утром нашли на заборах вышитые платки и полотенца, да венчальное платье Прасковьи Федоровны пузырем всплыло на реке, прибитое к берегу. Вот они, варнаки-то! Уж как крепко на все засовы, на все болты замыкали Суриковы двери и ставни на ночь, а все равно не убереглись от разбойников!
А однажды пришлось Васе с варнаком на большой дороге повстречаться. Ехали они тогда с матерью и сестрой Катей в Красноярск. Дорогой забила Васю лихорадка, видно, застудился где-то. Уложила его Прасковья Федоровна в тарантасе, укрыла кошмой потеплее, он и заснул.
Той порой проезжали место, где тайга близко подходила к дороге, и вдруг вышел на тракт человек — кудлатый, бледный, в красной рубахе. Он молча остановил лошадей, подсел на облучок и, взяв у перепуганного ямщика вожжи из рук, свернул с дороги в лес. Слышит Прасковья Федоровна, как разбойник говорит ямщику:
— Что ж, до вечера управимся с ними?
Поняла она, что попала в беду, затряслась вся, вскочила. Тут Вася открыл глаза, очнулся от лихорадки и видит, что мать одной рукой разбойнику деньги сует, а другой детей загораживает и плачет:
