— Это женщина! — воскликнула Купер.
Мужчины обступили свою жертву. Купер ужасно испугалась за ребенка, плач которого перекрывал вопли и выкрики. Амори удержал ее за руку, когда она чуть не бросилась вперед.
— Не вмешивайся.
Женщина была в пальто и берете. Их сорвали с нее и бросили в сточную канаву. Ее кудрявые светлые волосы рассыпались, обрамляя побелевшее от ужаса лицо. Купер заметила, что на вид ей не больше девятнадцати или двадцати лет. Кто-то выдернул младенца из коляски. Мать умоляла мужчин, протягивая руки к ребенку, но кто-то наотмашь ударил ее по губам, и она кулем осела на землю. Ее тут же вздернули на ноги и начали срывать с нее одежду.
Сердце Купер колотилось где-то в горле.
— Что она натворила?!
— Она была любовницей гестаповца, — ответил Жиру. Он не принимал участия в расправе, но внимательно наблюдал за ней, зажав сигарету в зубах и щурясь от дыма. — Это его ребенок.
— Что они с ней сделают?
— Вы взгляните, какая она откормленная. Свиноматка, — злобно бросил Жиру. — Ела сливочное масло, пока мы голодали.
Теперь женщина была почти полностью обнажена, она прикрывала руками груди и старалась спрятать лицо. Тело у нее было бледное и нежное, и на нем уже проступили красные следы от хватавших ее рук.
Улица, в начале происшествия почти пустынная, сейчас оказалась запружена толпой. Люди выходили из домов и присоединялись к толпе, некоторые кричали из окон. Ненависть носилась над домами раскаленным ветром. Мужчина держал орущего младенца так, будто собирался швырнуть его на камни мостовой. Мать отчаянно рвалась к ребенку, но ее толкали из рук в руки, и каждый из обидчиков бил ее или дергал за волосы. У нее шла кровь из носа и разбитого рта.
Внезапно крики толпы перешли в рев. Кто-то притащил старую табуретку и веревку.
— О нет! — вскричала Купер, выдернула руку из захвата Амори и рванулась вперед.
— Купер, назад! — орал Амори.
Купер, распихивая толпу локтями не хуже полузащитника, чудом преодолела несколько метров, отделявших ее от женщины. Она обхватила ее и попыталась прикрыть своим телом. Но тут же десятки рук оторвали ее от жертвы и грубо швырнули на землю.
— Ты с ума сошла?! — воскликнул Амори, хватая жену за руку и рывком поднимая на ноги. — Тебя могут убить!
— Они собираются линчевать ее! Сделай что-нибудь!
— Ничего нельзя сделать.
Побитая, задыхающаяся, Купер повернулась к Жиру:
— Остановите их!
Жиру затянулся выкуренной почти до конца сигаретой и произнес:
— Вы, мадам, храбры, но глупы.
Толпа прижала рыдающую женщину к фонарному столбу. Она последним отчаянным жестом простерла руки к ребенку. Купер хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этого, но она не могла.
Они толкнули женщину на табуретку, где она скорчилась с петлей на шее, слезы текли по ее лицу. Толпа вынесла к ней маленького сухонького старичка. На нем был белый фартук, в руках он держал кухонные ножницы. Сморщенное лицо было бесстрастно.
— Это Леблан, кондитер, — прокомментировал Жиру. — Двоих его сыновей убили гестаповцы.
Старик ухватил в горсть светлые волосы женщины и методично начал их остригать. Толпа скандировала:
— Коллаборациониста! Шлюха!..
Женщина сначала вскрикивала от каждого щелчка ножниц, потом затихла, как будто смирившись со своей участью. Голова ее моталась из стороны в сторону, пока старик стриг ее.
Он работал споро. Когда последний золотистый локон упал на мостовую, толпа издала радостный вопль. Недовольный результатом, старик продолжил щелкать ножницами, пока не состриг последний клок волос с голого, как голова фарфоровой куклы, черепа. Потом с чувством плюнул женщине в лицо, пробрался через скопище людей и вернулся в свою кондитерскую. Пока он шел, десятки ладоней хлопали его по спине. Купер молилась, чтобы тем все и кончилось и не случилось чего-то худшего.
— Отдайте ей ребенка! — крикнула она группе зачинщиков.
Со смешками ребенка передали обратно жертве, и та судорожно прижала его к себе. Ребенок, кажется, не пострадал, но заходился от крика, морща красное личико. Мать приложила его к груди, и он жадно начал сосать, маленькое тельце содрогалось в конвульсиях из-за прерывающих кормление рыданий.
Жиру подтолкнул Купер к женщине:
— Давай, Жанна д’Арк! Делай свою фотографию.
Купер шагнула вперед. Держа фотоаппарат на уровне талии, она навела объектив на женщину, оцепеневшую от потрясения. Вся ее миловидность исчезла без следа.
— Простите, — сказала Купер.
Женщина подняла на нее покрасневшие, ничего не выражающие глаза. Купер дважды щелкнула затвором.
Теперь, когда представление закончилось, толпа начала редеть. Кое-кто медлил, оставшись поглазеть на кормящую ребенка полуголую женщину, словно на обесчещенную мадонну. Двери ее дома оставались закрытыми, и Купер видела, что занавески на всех окнах плотно задернуты. Женщина продолжит сидеть здесь в качестве объекта всеобщего презрения, пока семья не наберется смелости, чтобы забрать ее в дом. Одежда разбросана по всей улице, красивая коляска смята.
— Конец променада, — лаконично резюмировал Жиру.
Купер подобрала с земли разорванную блузку и, как могла, прикрыла ею наготу женщины. Амори сердито потянул ее прочь.
— Чертова идиотка! — прошипел он. — О чем ты только думаешь?
— Как ты мог просто стоять и ничего не делать?
— Я не «ничего не делал»! Я делал репортаж! А ты пришла сюда отснять вместо Фритчли-Баунда фото для хроники, а не сражаться с оравой линчующих.
— Я сделала снимки, — угрюмо проговорила она. — А если он из-за похмелья будет не в состоянии писать, напишу за него и репортаж.
— Ты слишком импульсивна. Вечно ты сначала делаешь, а потом думаешь. Ты должна была молча следовать за нами. Сколько раз я тебе повторял — не вмешивайся.
— Это была отвратительная сцена.
— Ей повезло, что они не прикончили ее ублюдка, — спокойно заметил Жиру. — Вам известно, как поступали с узниками в гестапо?
— Все ее преступление — в том, что она влюбилась и родила ребенка.
Он фыркнул:
— О, женская логика!
— Меня воспитали в ненависти к фашизму, — горячо возразила она. — Моих отца и братьев избивали и бросили в тюрьму такие же головорезы. Ваши так называемые бойцы Сопротивления ничем не лучше гитлеровских любителей поиздеваться.
Жиру задумчиво посмотрел на нее. Затем отбросил окурок.
— Хорошо. Едем добывать вам парижское платье.
— Я больше не хочу парижского платья, — ворчала Купер, пока Жиру вел их обратно к машине.
— Почему? Потому что шлюхе обрили голову? Она заслуживала худшего.
— Я не верю, что этот человек хоть как-то участвовал в Сопротивлении, — пробормотала Купер, обращаясь к Амори. — Я его ненавижу.
— Вполне можно любить Париж и при этом питать отвращение к французам, — невозмутимо ответил Амори.
* * *
Они поехали в сторону центра. Купер израсходовала остатки пленки Фритчли-Баунда на зацепившие ее взгляд уличные сценки: букеты цветов на тротуаре в том месте, где погибли люди; любителей кофе, наслаждающихся солнцем перед витриной ресторана, изрешеченной пулями; мужчин на лестнице, снимающих вывеску кинотеатра для немецких солдат. К ней начало возвращаться спокойствие.
Спустя двадцать минут они остановились у строгой витрины магазинчика на шикарной улице неподалеку от Елисейских Полей. Купер увидела вывеску «Ле-лон» и воспрянула духом. «Люсьен Лелон был душой всего, по чему она так тосковала: пудры, духов, нарядных платьев, — того, что шуршало и сладко пахло.
— Вы слышали о Лелоне? — спросил Жиру, заметив выражение ее лица.
— О да! — воскликнула Купер. — Я слышала о Лелоне. — Она почти готова была простить Жиру эпизод с коллаборационисткой. Приобрести любую, абсолютно любую вещь марки «Лелон» было ее заветной мечтой. Но ее надежды тут же увяли. — Но я не могу позволить себе купить здесь платье.
— Об этом не беспокойтесь. Я владею джиу-джитсу.
