с бейджиком, на котором было написано имя этого придурка, предложил мне принять ванну с английской солью, чтобы «смягчить дискомфорт». Как оказалось, это примерно то же самое, что накладывать лейкопластырь на раны, полученные в ДТП; в воде Боль не только не уменьшилась, но и обрела новые краски. Но, как мы помним, «реальность — это дело вкуса», и именно поэтому я покорно принял ванну с английской солью.
Теперь я сидел голый, погруженный в Боль и выл, как собака, которую рвут в клочья койоты. Эрин меня услышала — впрочем, в этом не было ничего удивительного; я орал так, что меня, наверное, можно было услышать и в Сан-Диего. Так или иначе, она появилась в дверях ванной и, глядя сверху вниз на мое жалкое голое тельце, скорченное от Боли, произнесла очень простые слова: «Ты хочешь лечь в больницу?»
Раз Эрин решила, что дела мои настолько плохи, что надо ехать в больницу, то, значит, дело действительно обстояло именно так. К тому же она уже заметила, что я не курю.
— По-моему, это чертовски хорошая идея, — простонал я в промежутке между завываниями.
Эрин помогла мне выбраться из ванны и вытерла меня. Я начал одеваться как раз в тот момент, когда в дверях появилась мой медицинский куратор — наверное, ее встревожило убийство собаки в подведомственном ей помещении.
— Я отвезу его в больницу, — сказала Эрин.
Куратор Кэтрин была красивой блондинкой. Получилось так, что прямо по прибытии в центр я сделал ей предложение руки и сердца, в силу чего она, скорее всего, не была моей самой большой поклонницей. (Я не шучу: когда мы приехали, я был настолько не в себе, что сначала попросил ее выйти за меня замуж, а уж потом грохнулся с лестницы.)
— Да он просто ищет наркотики, — обратилась Кэтрин к Эрин, пока я продолжал одеваться. — Он будет выпрашивать их в больнице.
«Да, похоже, наша свадьба не состоится», — подумал я.
К этому времени мой вой дошел до других сотрудников, и они поняли, что либо пол в ванной уже завален собачьими внутренностями, либо кто-то испытывает настоящую Боль. К этому моменту к стоявшей в дверях Кэтрин присоединился старший куратор Чарльз (думаю, отец у него был манекенщиком, а мать — бездомной). Теперь Чарльз и Кэтрин вдвоем пытались заблокировать нам выход.
Заблокировать выход? Нам что, по двенадцать лет?
— Это наш пациент, — произнесла Кэтрин. — Вы не имеете права его забирать.
— Я хорошо знаю Мэтти, — настаивала Эрин. — Он не будет пытаться достать наркотики.
Затем Эрин повернулась ко мне:
— Тебе ведь нужно в больницу, Мэтти?
Я в ответ кивнул и еще немного поорал.
— Забираю его, — сказала Эрин.
Каким-то образом мы протиснулись мимо Кэтрин и Чарльза и выбрались из здания на парковку. Я говорю «каким-то образом» не потому, что Кэтрин и Чарльз подняли много шума, чтобы остановить нас, а потому, что каждый раз, когда мои ноги касались земли, Боль становилась еще более мучительной.
А там, в небе, с презрением глядя на меня, не обращая никакого внимания на мою агонию, висел ярко-желтый шар.
«А это еще что такое? — подумал я, прорываясь сквозь пароксизмы агонии. — А, это солнце… И действительно… Давненько я его не видел…»
— У нас тут известная персона с сильными болями в области живота, — сказала Эрин в свой телефон, открывая машину. Машины — это глупые бытовые предметы, но только до тех пор, пока их не разрешают водить, и тогда они становятся волшебными шкатулками свободы и знаками успешной прошлой жизни. Эрин затащила меня на пассажирское сиденье, и я лег на спину. Живот тут же скрутило. Наверное, это агония…
Эрин села за руль, повернулась ко мне и сказала:
— Ты хочешь поскорей туда добраться или мы будем объезжать все выбоины Лос-Анджелеса?
— Женщина! Да гони же! — прокричал я.
К этому времени Чарльз и Кэтрин решили, что костьми лягут, но не дадут нам выехать с территории центра. Теперь они стояли прямо перед машиной, полностью блокируя нам выезд. Чарльз поднял руки и направил их ладонями к нам, как бы говоря: «Нет!» Но неужели авто массой в полторы тонны можно остановить силой его перчаток?
Но были вещи и похуже: Эрин не могла завести машину. Зажигание запускается через громкую голосовую команду «Старт!». Я сам так делал на съемках «Друзей». Здесь этого сделать не удавалось, и потому и машина, и район Палмс по-прежнему не трогались с места. И как только Эрин поняла, как можно завести эту чертову штуковину, ей оставалось только одно: она завела двигатель, нажала на газ, и машина резко взлетела вверх, на бордюр. Только от одного этого толчка, пронизавшего все мое тело, я чуть не умер на месте. Поставив два колеса на бордюр, Эрин промчалась мимо Кэтрин и Чарльза и вылетела на улицу. К счастью, они просто стояли и смотрели, как мы уезжаем, хотя к этому моменту я уже смог убедить ее переехать прямо через них. Неспособность перестать кричать — это очень страшное состояние.
Если все это я проделал только для того, чтобы достать наркотики, то я явно заслуживал «Оскара»!
— Ты что, специально целишься в лежачих полицейских? Не знаю, заметила ли ты, но мне что-то совсем плохо. Чуть помедленнее! — умолял я ее. У нас обоих по щекам текли слезы.
— Нет, надо быстрее! — прокричала Эрин. Ее карие глаза смотрели на меня со страданием, беспокойством и страхом. — Нужно доставить тебя туда как можно быстрее!
В этот момент я потерял сознание. (Кстати, 10 баллов по болевой шкале — это как раз потеря сознания.)
[Внимание: в течение нескольких следующих абзацев эта книга будет скорее биографией, чем мемуарами, потому что я в данный период на этом свете отсутствовал.]
Ближе всего к реабилитационному центру находилась больница Святого Иоанна. Поскольку Эрин предусмотрительно позвонила заранее и предупредила, что к ним едет какая-то VIP-персона, нас встречали прямо у проходной. В то время Эрин подозревала, что я очень серьезно болен, и очень беспокоилась о моей личной жизни. Но врачи поняли, что дело серьезное, и срочно отправили меня прямо в процедурный кабинет. И там все услышали, как я сказал: «Эрин, а зачем на диване лежат шарики для пинг-понга?»
* * *
На самом деле в кабинете не было ни дивана, ни шариков для пинг-понга — это просто
