переполненные картинами и образами народной эпопеи.
Наши мысли и чувства лучше всего выразил впоследствии Фурманов, написавший немедленно после выхода романа статью об этом «замечательном произведении современности», «классическом образце исторической повести из эпохи гражданской войны».
В начале двадцатых годов Троцкий опубликовал свои статьи, отрицающие творческие возможности пролетариата. Молодые пролетарские писатели, группирующиеся вокруг журналов «Октябрь» и «Молодая гвардия», вели ожесточенную борьбу с Троцким. Наших противников возглавлял пользовавшийся большим авторитетом редактор журнала «Красная новь» А. К. Воронский, снобистски скептически относившийся к творчеству Дмитрия Фурманова и других пролетарских писателей.
Происходили жаркие бои и на страницах печати и в клубных залах. Среди противников наших были солидные, имеющие большой опыт литераторы. А мы были совсем юны и по части теоретической весьма малоопытны. Зато отваги и комсомольского задора было у нас хоть отбавляй.
Из старых заслуженных деятелей литературы нас поддерживали А. С. Серафимович, М. С. Ольминский, П. Н. Лепешинский, Б. М. Волин.
Основные дискуссии происходили в Доме печати. Александр Серафи́мович восседал в президиуме среди комсомольцев как патриарх. И часто, выступая с резкой, задиристой речью, мы оглядывались на него, замечали его ободряющую улыбку, лукавый прищуренный глаз и снова, уже увереннее, бросались в бой.
Он был уже редактором журнала «Октябрь» и председателем Московской ассоциации пролетарских писателей. В двадцатых годах в президиум МАПП входили Серафимович (председатель), Фадеев (заместитель председателя) и я (ответственный секретарь). Все текущие дела решали мы сами, с Фадеевым, чтобы понапрасну не беспокоить старика. Но как только намечалось какое-нибудь важное, принципиальное дело, без «старшого» мы не обходились.
Он присутствовал сам на всех мапповских творческих вечерах. Любил забраться куда-нибудь в угол, на диван, сидел полузакрыв глаза. Иногда казалось, что он дремлет. Но он слушал, и слушал внимательно.
С какой-то страстной пытливостью «допрашивал» он каждого нового автора, приходившего из рабочих литературных кружков.
Мы издавали сборники литкружковцев «На подъеме». Здесь впервые напечатал свою повесть Яков Шведов («На мартенах»), свои рассказы — К. Минаев, Н. Клязьминский, М. Платошкин, М. Эгарт, И. Семенцов, свои стихи — С. Швецов, В. Гусев, Д. Самойлов, А. Тарасенков.
Серафимович формально не входил в редколлегию сборников, но почти все произведения предварительно читал и давал авторам свои советы.
Помню, как у него на квартире обсуждали мы предисловие Фадеева к третьему сборнику «На подъеме». Фадеев полемизировал с неправильными теориями бывшего редактора «Нового Лефа» Б. Кушнера, отстаивающего принцип «молниеносности» творчества, скорости писания.
«Тенденция долго и кропотливо работать над литературными произведениями у авторов, принадлежащих к эксплуатирующим классам, — утверждал Кушнер, — часто являлась следствием барства, нежелания утомлять себя и взгляда на литературу как на благородный спорт».
Александр Серафи́мович был не на шутку рассержен статьей Кушнера. Он посоветовал Фадееву в ответ горе-теоретику привести требование рабочих завода им. Калинина.
В те дни рабочие завода им. Калинина обратились к пролетарским писателям с призывом разносторонне осветить борьбу на фронте социалистического строительства, все стороны рабочей жизни и быта. Они требовали создания литературы, «содействующей социалистической переделке человека».
«Многие пролетарские писатели не связаны тесно с нашей борьбой и жизнью, — писали они. — От этого в некоторых произведениях рабочие изображаются либо как ходульные герои, либо как безликая масса, где нет живых людей, а какие-то придатки к машине, — в таких произведениях мы не узнаем себя».
— Вот, — говорил Александр Серафи́мович, — вот вам, батенька, прекрасная основа для статьи. Ближе к жизни… Ближе и глубже… А? Что вы скажете в свое оправдание?
Именно в таком плане и было написано Фадеевым предисловие к сборнику «На подъеме», требующее от рабочих писателей не «скороспелок», а серьезных книг, зовущее идти по линии наибольшего сопротивления.
Предисловие мы утвердили единогласно.
— То-то же, — сказал Александр Серафи́мович, точно подводя итог споров с невидимым противником.
Очень увлекала Александра Серафи́мовича работа в журнале «Октябрь», воспитание молодых писателей.
Он входил во все детали работы, написал даже какое-то сопроводительное письмо к проспекту журнала о необходимости широкого распространения журнала в рабочих библиотеках и крестьянских избах-читальнях, выступал на многочисленных читательских конференциях.
Когда он выходил на сцену во главе молодых членов редколлегии, он был похож на заботливого отца, выводящего в свет своих сыновей, на старого воина, ведущего в бой своих молодых питомцев и соратников.
— Серафимович своих повел, — улыбались в публике.
Он любил разговаривать с читателями. Выезжал на конференции в Донбасс, в Тулу, делал доклад об итогах трехлетней работы журнала «Октябрь» в Доме союзов, проводил беседу с соседями, рабочими Трехгорки, опять выезжал в Горький, в Сормово, в Харьков, в Луганск.
К произведениям, печатающимся в журнале «Октябрь», Серафимович подходил очень критически, строго, делал десятки замечаний. Но если он уже принимал роман или повесть, то принципиально, по-боевому воевал со всеми нападками на них. Ни на какие компромиссы не шел. Он и вообще больше всего ненавидел двуличие, интриги, закулисную игру.
Он принял и напечатал в журнале роман Шолохова «Тихий Дон». Принял Шолохова в свое сердце и полюбил его навсегда. Напечатал в «Правде» статью о «Тихом Доне» с высокой оценкой романа.
И когда появились всякие клеветники (их тогда было немало), пытающиеся опорочить роман Шолохова, Александр Серафи́мович дал им жестокий отпор, опубликовал вместе с Фадеевым и Ставским в «Правде» резкое письмо против клеветнических наветов на «Тихий Дон». Всякое проявление интриганства глубоко огорчало, возмущало и как-то даже травмировало его.
— Вот ведь сколько осталось еще у нас гадости от старого мира, — говорил он нам возмущенно, потирая лысину. — И надо же эдакое придумать…
В конце 1929 года в редакцию «Октября» прислал свой первый рассказ «Аноха» брянский писатель Василий Павлович Ильенков. Рассказ понравился нам. Ильенков хорошо знал рабочий быт, был близко связан с Бежицким паровозостроительным заводом, интересно писал о процессах, происходящих в жизни рабочего класса, о рабочем быте, культурном росте.
Вскоре мне пришлось с поэтом Эдуардом Багрицким выехать на завод «Красный Профинтерн». Мы побывали у Ильенкова, хорошо, задушевно поговорили о литературе, провели на заводе большой литературный вечер.
Как всегда, вернувшись в Москву, я явился с отчетом к Александру Серафи́мовичу.
— Ну, ну, батенька, — засуетился старик. — Выкладывайте… Что видели, что записали… Что можете сказать в свое оправдание?
Его интересовало все. И новые методы варки стали в мартенах, и ход социалистического соревнования, и вечер самодеятельности во Дворце культуры.
— Знал бы, что так интересно, поехал бы с вами, — сокрушался наш «старшой». — А то засиделся я в столице. Жизни не вижу…
Это он-то жизни не видел, неугомонный, вечный путешественник…
— Надо бы мне с этим Ильенковым познакомиться. Интересный, видать, человек… И писатель… Несомненно писатель. Какой он из себя? Седой, говорите? Уже седой. И в темных очках?
