британские колонии и бурские республики в единое национальное государство, управляемое белым меньшинством. Его краеугольным камнем стала сегрегация и исключение чернокожих из гражданства. Более восьмидесяти лет спустя начался другой процесс конституционных переговоров. Он объединил старых антагонистов, белых и чернокожих, чтобы создать то, что архиепископ Десмонд Туту образно назвал "Радужной нацией". Основополагающие демократические выборы 1994 года и Конституция, принятая в 1996 году, стали ее детищем. Таким образом, в преклонном возрасте Оппенгеймер смог стать свидетелем перехода от расовой олигархии к нерасовой демократии.
Оппенгеймер сыграл спорную роль в этой метаморфозе. Для многих левых, стремящихся рационализировать неутешительные дивиденды демократии (даже ее упадок), Оппенгеймер и Мандела служат полезными козлами отпущения за нынешние неудачи страны. Символизируемые этими двумя фигурами, белая корпоративная элита и черная политическая элита, как утверждается, заключили фаустовскую сделку в ходе переговоров по урегулированию. Они сговорились сохранить экономические основы старого порядка в новой диспенсации. Как участники Брентхерстской группы, форума, созывавшегося в 1994-1996 годах, некоторые из них встречались в уединении в йоханнесбургском поместье Оппенгеймера. Там Манделу кооптировали: он продал революцию, а мандарины белого монопольного капитала откупились от новых правителей обещаниями богатства. Так были закреплены привилегии белого меньшинства и жестоко опорочены права чернокожего большинства. Эта версия прошлого случайно вошла в мифологию африканских националистов - или, по крайней мере, в тот фольклор, который окружает отсутствие так называемых радикальных экономических преобразований, о которых трубят самые ярые пропагандисты этого лозунга. Правда, как пытаются показать две последние главы этой биографии, несколько более скользкая.
Экономического пакта не было. Причины раскола "Радужной нации" гораздо сложнее, чем индивидуальное наследие Манделы или Оппенгеймера; не следует также легкомысленно возлагать их на дьявольские силы неолиберализма. Кроме того, если препарировать послужной список Оппенгеймера, нужна более длинная линза. На протяжении долгого времени его выступления против апартеида и за демократию действительно характеризовались двойственностью. Возможно, HFO и подвергался осуждению со стороны сменявших друг друга премьер-министров Национальной партии, но его корпоративная империя участвовала в тонком танце зависимости с правительством; в конце концов, она поддерживала экономику апартеида на плаву. В парламенте Оппенгеймер был яростным критиком Национальной партии. Но свои аргументы против ее расовой политики он старался излагать на языке homo economicus. Язык социальной справедливости не был его естественной формой выражения; он избегал обвинять националистов в нравственности и уклонялся от этических призывов к ним изменить свои пути. Вместо этого Оппенгеймер настаивал на том, что апартеид не имеет экономического смысла, он неосуществим. Индустриализация, заявлял Оппенгеймер, приведет к модернизации и демократии, и в конечном итоге барьеры, отделявшие черных от белых, будут разрушены. Это был зародыш "тезиса Оппенгеймера", разработанного контингентом интеллектуалов Anglo American, многие из которых были размещены в Фонде председателя. Они утверждали, что расовая дискриминация и свободное предпринимательство непримиримы: неспособность искоренить одно неизбежно приведет к уничтожению другого. И все же, как отмечали критики Оппенгеймера, компания Anglo American процветала за счет нечестивой троицы: системы труда мигрантов, которая обеспечивала шахты пополняемым резервом грубо недоплачиваемых и эксплуатируемых черных рабочих; пропускных законов, которые регулировали перемещение черных в города; и системы компаундов, которая загоняла черных горняков в однополые жилые помещения, где их условия зачастую были убогими и бесчеловечными. Anglo American извлекала выгоду из этого ужасного триумвирата, утверждали ее недоброжелатели, и если бы компания действительно хотела разрушить институциональный аппарат господства белой расы, она могла бы собрать необходимые силы.
Оппенгеймера насторожили инсинуации о сотрудничестве или соучастии, которые могли запятнать его наследие. Он считал, что его бизнес процветал вопреки, а не благодаря апартеиду, и что в целом он был движущей силой прогресса. Можно справедливо утверждать, что его компании создали миллионы рабочих мест, построили ценную инфраструктуру, оказали решающее давление на Национальную партию, чтобы та начала реформы, и обеспечили платформу для экономического роста в демократическую эпоху. Партия освобождения унаследовала самую развитую экономику на континенте, и группа компаний Оппенгеймера сыграла жизненно важную роль в ее развитии. Тем не менее, не обошлось и без грехов. Опасные условия труда, которые привели к распространению силикоза и силикотуберкулеза, лежат пятном на золотодобывающей промышленности. Это не было реальностью, которую HFO пытался полностью осознать или с которой он столкнулся лицом к лицу. Он нередко спускался на дно самых глубоких золотых шахт, но был не более чем случайным туристом. "Это довольно забавно, но я бы не хотел там работать", - легкомысленно заметил он однажды журналисту.¹¹ Оглядываясь на свою жизнь, Оппенгеймер с готовностью признал, что его корпорации следовало бы сделать гораздо больше и гораздо раньше, чтобы противостоять сегрегации на рабочем месте. Anglo American следовало настойчиво добиваться размещения большей части своих чернокожих горняков в помещениях, предназначенных для супружеских пар, - уступка, которую Вервурд, будучи министром по делам коренного населения, сделал неохотно, - тем самым нанеся удар по трудовым мигрантам. Но это были запоздалые признания, сделанные с оглядкой на прошлое. Для многих сожаления были пустым звуком: они видели последствия бездействия Англо, причем совершенно ясно, задолго до этого.
Что же тогда с корпоративной династией? Если 2017 год был примечателен обманами Bell Pottinger, то он выделялся и по другой причине: столетие корпорации Anglo American. Но к тому времени финансовый дом горнодобывающей промышленности превратился в тень себя прежнего. На мировой арене его затмили главные конкуренты: Glencore, Rio Tinto и BHP. Раджаб сетует, что "в поисках "разрушенной современной империи, которая могла бы соперничать с "Озимандиасом" Шелли", "не нужно смотреть дальше Anglo American".¹² Тони Блум, бывший председатель правления основанной семьей Premier Group (которую Anglo American поглотила в 1980-х годах), поддержал это мнение. По его мнению, заслуга в "могуществе и престиже Anglo принадлежит HFO", но "монументальное коммерческое наследие" Оппенгеймера было "растрачено его преемниками".¹³ Связи семьи с Anglo American plc, акции которой были размещены на Лондонской фондовой бирже в 1999 году, уже давно растерялись. Ни Ники Оппенгеймер, ни его сын Джонатан никогда не возглавляли и не возглавляют эту компанию. Тем временем в 2011 году Ники продал 40-процентную долю семьи в De Beers компании Anglo American за 5,1 миллиарда долларов, тем самым разорвав отношения, которые длились более восьмидесяти лет. По его словам, в то время это было "трудное решение", но оно было принято "в лучших интересах семьи".¹⁴ Алмазный рынок рухнул во время глобальной рецессии 2008-9 годов, и хотя он был на пути к восстановлению, семье показалось разумным переоценить свою инвестиционную стратегию.
Интересно, хотя и несколько праздное, предположение о том, как бы отнесся к этой траектории HFO. Династия Оппенгеймеров" (кстати, Гарри Оппенгеймер не стал бы
