Водопьянов спит на походной койке. Чухновский залез в спальный мешок, наблюдает в иллюминатор, зарисовывает льды. Сугробов на своём чердаке возле приборов дремлет. Пусэп держит одним пальцем штурвал и приучает машину ходить без помощи лётчика. Мой помощник начинает сдавать - истекает двенадцатый час нашего полёта. Я не даю ему дремать.
- Абрамсон, запишите! - и он пишет под мою диктовку:
"Баренцево море, чистая вода. Кромка десятибалльного мелко битого льда тянется от Новой Земли до широты 80°".
Если нечего записывать по льдам, то у моего помощника много другой работы, и я ему напоминаю: "Проверить угол сноса. Рассчитать ветер, взять радиопеленги".
У Абрамсона слипаются глаза, но всё делает тотчас же и аккуратно.
Рында громко звонит, созывая команду воздушного корабля на обед. Мы у острова Греэм Белл, самого восточного из архипелага Земли Франца-Иосифа. Водопьянов показывает место, где у него когда-то была вынужденная посадка. А потом, обращаясь ко мне, говорит:
- Ты что, на Северный полюс хочешь улететь? Смотри, рассчитывай получше, а то посадишь нас всех среди моря. - И с этими словами уходит в столовую, откуда несётся запах настоящего украинского борща.
Пусэп тоже потянулся на запах борща.
Накренив корабль, поворачиваю его на новый курс, на восток. Но у меня что-то плохо получилось с креном. Прибегает Пусэп:
- Что здесь случилось?
- Ничего особенного.
- А почему у меня тарелка с борщом перевернулась?
- Да это я поворачивал самолёт на новый курс.
В ответ я получил внушение насчёт координации движений педалей и штурвала. Так сказать, чтобы борщ больше не переворачивался.
Среди необозримых ледяных просторов Северного Ледовитого океана стоит одинокий небольшой остров Ушакова, зажатый со всех сторон льдинами. Остров, как шапкой, покрыт белым ледником. Обнаружить его можно только при точном расчёте полёта, зная заранее место его расположения.
После острова Ушакова полёт продолжаем на восток. Надолго исчезли даже признаки земли. Рядом со мной, на втором сиденье, Чухновский одной рукой искусно ведёт самолёт.
На полярных станциях, с которыми мы держим связь, каждые четыре часа сменялись вахты, радисты первой смены уже выспались и, вновь заступив на вахту, спрашивают нас: "А вы всё ещё летаете?"
А мы всё ещё летаем...
Прошло шестнадцать часов полёта. Рында звонит на ужин и на смену вахты. Разворачиваем самолёт на юго-запад. Кругом на сотни километров всё та же однообразная картина: льдов много, а воды мало. Мы, штурманы, продолжаем своё дело: высматриваем и отмечаем разное строение льда - это цель нашего полёта.
Далеко на восток медленно проплывают сверкающие ледники островов Северной Земли. Погода нам благоприятствует, прозрачной чистоты арктический воздух делает видимость почти беспредельной.
Остров Уединения чернеет одиноким пятном среди белых льдов. Здесь весна в разгаре. Зимний снежный покров сменили ручьи и лужи тёмной воды. Обнажились скалы и пригорки с редким мхом. На берегу одинокий дом с двумя мачтами.
Четыре человека машут нам шапками. Появление самолёта для них, проживших два года на одиноком острове, - начало летней навигации, а с ней и близость смены.
Прошло двадцать часов. Остров Диксон. Вот он под нами, знакомый до мелочей, близкий и родной. Скоро мы сюда переберёмся. Отсюда будем работать всё лето. Сейчас он чёрный, мокрый и грязный от недавно стаявшего снега. Но пригреет ещё больше солнышко, и здесь зазеленеет мох и зацветут жёлтые и белые цветы. Тогда он будет похож на красивый ковёр.
От Диксона мы идём на юг, доходим до пролива, где начинается Енисейская вода, и видим, что за время нашего полёта кромка льда оттеснена на пять километров ближе к морю.
Двадцать четыре часа полёта. Нужно решить, что делать дальше. Мы над селением Дудинка. Здесь можно было бы дозарядиться. Но на Енисее сильный ветер. Садиться здесь без нужды нет смысла. Оба пилота на своих местах.
- Сугробов! Сколько осталось горючего в баках? - обратился Водопьянов к инженеру.
- На один час полёта, товарищ командир.
- Штурманы! Сколько времени лететь до Игарки?
- Один час две минуты, - ответил я.
От Дудинки до Игарки идём почти по прямой. Водопьянов срезает все речные изгибы, чтобы сэкономить время. Ветер швыряет нашу машину.
Когда бензиномеры перестали показывать наличие горючего в баках, Водопьянов перестал срезать речные изгибы и повёл машину над серединой реки, готовясь на случай остановки моторов посадить её на воду.
Моторы чихнули по одному разу и перестали тянуть самолёт. Но этого уже и не требовалось.
Своё дело моторы сделали. Через двадцать пить часов полёта наш самолёт коснулся днищем воды и, пробежав по ней, остановился.
Сильное течение быстро понесло гидроплан. Подошедший катер бросил концы и прибуксировал лас к месту стоянки. Это было 22 июня.
3
На высоком крутом берегу гостиница аэропорта. Кругом ни одной живой души. Даже ребятишек, которые обычно почти круглые сутки копошатся на берегу, нигде не видно.
В большой битком набитой комнате гостиницы на наш приход никто не обратил внимания, будто это не мы сейчас вернулись с далёкой Арктики после двадцатипятичасового полёта. Через несколько секунд мы тоже забыли свой почти рекордный полёт и все то, что было у каждого из нас до этого дня, до этого часа, когда мы услышали первые слова правительственного сообщения о вероломном нападении Германии на Советский Союз.
Мы решили немедленно лететь в Москву. Усталость как рукой сняло. На метеостанции дана была заявка на полёт по маршруту Игарка - Архангельск.
По синоптической карте погода, если расценивать её по мирному времени, была неважная, ну а с военной точки зрения вполне сносной.
Слово "война" как-то быстро вошло в наше сознание и резко перевернуло взгляды на привычные вещи.
Слегка штормило. Порывистый ветер и большая волна не давали возможности подтянуть самолёт к пристани, поэтому снаряжали его горючим с лодок.
На берегу собралась большая толпа.
Мы прошли сквозь строй расступившихся людей к лодке, доставившей нас к самолёту.
Отданы концы. Запущены моторы. Волны накрывают поплавки, брызги летят через моторы. Полные газы. Гидроплан бежит по волнам, ударяется сильно о гребень большой волны - зубам больно. Ещё удар - и мы низко несёмся над белыми гребнями. Самолёт, похожий на летающую рыбу, уходит на запад.
Появляются облака. Мы пробиваемся вверх и идём над белыми ватными полями.
Где-то внизу, под облаками, проходят залив Хальмер-Седа, самая большая в Европе и в Азии реки Обь и Хайпудырская губа в Баренцевом море. Подходим к устью реки Печоры. Кругом всё такая же белая, ровная вата.
